Он же — глазами своего:

...Власть спешно поставила в Бабьем Яру громадный павильон, пригласила актеров, устроила показательный «цирк». Я сам был участником этого цирка...[892]

А это — из не испорченных банкетом воспоминаний об этом дне Светланы Петровской:

Тысячи и тысячи людей пришли в этот день... Шли целыми семьями, организациями, представителями разных партий, было очень много школьников и студентов. Шли в основном пешком от Крещатика, повторяя путь, который прошли те, в 1941-м, но только не до того страшного конца. Был уже и памятник, не официальный, а другой — Менора... Вдоль дороги старшеклассники из только что открывшихся еврейских школ и студенты с двух сторон дороги держали чуть приспущенные израильские флаги, были и новые, украинские. Такого печально-торжественного шествия я там больше никогда не видела. Казалось тогда, что мы все вместе — единый народ[893].

В этой иллюзии единства как раз и затаилось главное лукавство этого дня и всех последующих десятилетий. Потому что на самом-то деле никакого консенсуса и никакого единения как не было, так и не стало!

В последние годы перестройки между двумя гонимыми при советской власти силами — украинскими диссидентами-руховцами и евреями — возникло и окрепло что-то вроде взаимной эмпатии:

Нельзя не отметить, что накануне развала СССР украинская политическая элита (в основном — усилиями РУХа, многие представители которого сразу же после провозглашения независимости Украины стали членами правительства и лидерами новых партий), все делала для того, чтобы наладить еврейско-украинские отношения, в частности и в вопросе мемориализации еврейского Бабьего Яра...[894]

7-8 июня 1991 года в Киеве прошла международная научная конференция «Проблемы украинсько-еврейских отношений», и ее материалы увидели свет не где-нибудь, а в спецвыпуске «Пам’яті Бабиного Яру» главного руховского журнала «Світ» (1991. №3-4).

Но эта политика оказалась кратковременной, и микрофон в украинской партии вскоре перешел в руки солистов из другого националистического крыла — оуновского, и для них евреи — никакие не товарищи по борьбе с советской властью, а то же, что и всегда: евреи.

Вырвавшиеся, как и все, на свободу от советского диктата, украинские «младонационалисты» надругались над этой свободой, восприняв ее как неотъемлемое право пассионарного хозяйского большинства на безнаказанный беспредел. С радостью вернулись они и к тактике и практике антисемитского вандализма.

Не случайно начиная с 1991 года их главной мишенью в городе стала именно «Менора» — вкупе с добавленными к ней в 2006 году тремя информационными плитами от президента Израиля Моше Кацава. Наиболее популярные разновидности атак — опрокидывание и повреждение плит, малевание свастики, сожжение флага Израиля, обливание «Меноры» и плит краской[895].

1990-1991. Рефлексия.

Стена плача и гобелен Рыбачук и Мельниченко

Памятования 1991 года одной «Менорой» и поэмой Евтушенко не ограничились. Но великая 13-я симфония Шостаковича в программу юбилейных событий не была включена. Она по-прежнему оставалась musica non grata, на что обратил свое возмущенное внимание Евтушенко[896].

Но мало того: Шостаковичу была предложена альтернатива — семичастный «Кадиш-реквием “Бабий Яр”» украинского композитора Евгения Федоровича Станковича (р. 1942) на стихи Дмитрия Павлычко «Бабин Яр. Реквієм»[897], так же, похоже, написанные — sic! — по госзаказу! Премьера состоялась 23 июня 1991 года в Колонном зале Украинской филармонии, еще два раза он исполнялся во время юбилейных дней[898].

И все же 13-я симфония (ее начало) прозвучала и в Киеве тогда, — но не вживую, а на киноэкране, в фонограмме фильма Шлаена-Георгиенко «Бабий Яр. Правда о трагедии» (В. Георгиенко — режиссер, А. Шлаен — сценарист, выпускающая организация — Киевская студия документальных фильмов). Фильм был показан в Доме кинематографистов в рамках кинофестиваля «Бабий Яр. Нетерпимость», посвященного 50-летию трагедии.

Сам фильм — необычайно экспрессивный и эмоциональный, с интересным аудиодизайном[899]. Дикторский текст — на украинском, эпизоды с Евтушенко и двумя очевидцами, пережившими тот расстрел, — с Раисой Генриховной Дашкевич и Давидом Григорьевичем Айзенбергом — на русском. В фонограмме — Шостакович и еврейские песни[900]. Евтушенко читает там несколько строф из своей поэмы и произносит значимые слова:

Земля многострадальная наша — как огромная братская могила. А сколько в ней еще лежит тех, имена которых мы не знаем и, может быть, никогда не узнаем. Мы испытали ужасы фашизма, но разве сталинизм с его «Архипелагом ГУЛАГом», с его пытками и зверствами, не был в каком-то смысле нашим отечественным фашизмом? А разве мы, все мы, в быту, иногда будучи грубы и жестоки к ближним нашим, разве мы в какой-то малой степени не являемся фашистами по отношению друг к другу? Ни в коем случае не быть похожими, даже в малейшей степени, не быть похожими на тех палачей, которые когда-то зверствовали на нашей земле. И — не забывать, не забывать ни одного человека, ни одну невинную жертву. Как сейчас взывает к памяти нашей камень, который с Соловецких островов был привезен в центр Москвы и был поставлен на Лубянке. Как взывают к нашей памяти колокола Хатыни или только что обнаруженные жертвы в Катынском лесу. Вы знаете, понятия памяти, памяти исторической, и совести — неразделимы. Если мы впадаем в историческое беспамятство — мы начинаем незаметно для самих себя и терять нашу совесть.

В 1992 году В. Георгиенко — уже единолично и на «Укртелефильме» — смонтировал из сделанных ранее съемок документальную дилогию «Женщины с улицы Бабий Яр» («Спаси и сохрани» и «Кто творит правду») — об украинских праведницах Мира: сестрах Наталье Васильевне Ткаченко и Полине Васильевне Савицкой и их племянницах — Людмиле Игнатьевне Заворотной и Инне Михайловне Евгеньевой[901].

Интересно, что накануне 50-летия трагедии Бабьего Яра своего рода зов документализма ощущался и на Западе. В 1989 году франкфуртская студия «Хронос» продюсера Бенгта цур Мюлена сняла первый немецкий документальный фильм о трагедии Бабьего Яра — «Процесс Бабьего Яра» (режиссеры Кристина Рюттен и Лутц Рентнер)[902]. Фильм ценен свидетельствами Раисы Майстренко, Бориса Забарко, Владимира Проничева и др. Для восточноевропейского зрителя особенно примечательны уникальные немецкие кадры. В частности, материалы по истории 303-го полицейского батальона, выставленного в расстрельный