использование её важнейшей части — конфуцианских традиций. Это означало, что монгольская администрация империи Юань с течением времени потеряет свою идентичность и станет частью китайской традиции. Для Юань же было крайне важно поддерживать некоторую дистанцию во взаимоотношениях со своими китайскими подданными.
В то же время для монголов было невозможно сделать однозначный выбор в пользу ислама или христианства. Несмотря на то, что приверженцы этих религий составляли внушительную часть высшей юаньской бюрократии. Мусульмане и христиане были всё же наёмными чиновниками и солдатами на службе империи. Скорее всего, именно по этой причине выходцы из степной Монголии, большинство из которых исторически были тенгрианцами, не могли принять религиозный выбор представителей сэму. Важно также, что выбор христианства или ислама никак не помог бы во взаимодействии с основной массой податного населения — китайцами.
Возможно, что именно поиски идеологической, а значит, и религиозной альтернативы в империи Юань в итоге привели монголов к буддизму. «Утверждение монгольскими хаганами буддизма в качестве главной религии империи, с одной стороны, объяснялось их опасением растворения монголов в китайской этнической среде, с другой — диктовалось политикой, направленной на объединение для удобства управления с помощью одной религии разноязычных народов и племён империи, неодинакового вероисповедания, стоящих на различных ступенях культурного развития. Хубилай в 1260 году тотчас после вступления на трон возвёл тибетского Пагба-ла-му в сан имперского учителя веры и решил сделать буддизм главной религией»[482]. Буддизм не был чуждой религией для Китая. По своему статусу в местном обществе он не уступал конфуцианским традициям, которые являлись составной частью китайской бюрократической системы.
В какой-то мере принятие монгольской элитой буддизма было одним из способов сохранить контроль над бюрократией. «В XIII–XIV веках эта самая военная степная аристократия вместе с представителями ханского рода переселяется из привольных степей в китайские города, перестаёт удовлетворяться прежними идеалами, а в религиозном отношении примитивным шаманством и, инстинктивно, из самосохранения сторонясь китайского влияния, охотно подчиняется духовному руководству тибетских лам, буддийских монахов, принимает буддизм, отвечающий её более высоким по сравнению с прошлым духовным стремлениям, привлекающий её пышностью своих обрядов, своей веротерпимостью к старым монгольским народным суевериям»[483]. Впоследствии, уже после изгнания из Китая монголов, буддизм в форме ламаизма широко распространился в Монголии.
В совокупности все те обстоятельства, которые помогали монгольской имперской администрации управлять китайской бюрократией и сохранять при этом некоторую дистанцию в отношениях с нею, а также избегать ассимиляции привели к тому, что империя Юань воспринималась в Китае как внешняя, чужеродная сила. «В исторических сочинениях эпохи Юань встречаются этнонимы мэн-гу-жэнь (монгол) и особенно часто да-да (татар). В период Юань китайцы, уничижая монголов, в большинстве случаев называли их татары. За употребляемым ими названием «татар» скрывался смысл «дикий», «грубый». Например, в китайских книжках часто употребляются выражения «татарская угроза», «татарский гнёт», «перебьём всех татар», «изгоним татар». Этноним татар, широко распространившийся в китайском народе в эпоху Юань, обозначал не кочевников из татарских родов, а всех монголов»[484]. Нежелание имперской администрации ассимилироваться только подчёркивало враждебность к ней китайского населения и неприязнь бюрократии. Хотя, несомненно, заслуживает внимания сам факт того, что монгольская администрация в империи Юань смогла сформулировать собственную концепцию управления Китаем. Тем самым избежать полного поглощения китайской культурой, в отличие от прочих кочевников, когда-либо приходивших к власти в этой стране.
В начале XIV века в империи Юань начался период нестабильности, сопровождавшийся серией дворцовых переворотов, в которых активно участвовала гвардия из числа сэму. «За 25 лет с 1308 года, когда хаганский престол занял Хайсан-Кулуг, по 1333 год, когда был коронован Тогон-Тэмур, находилось на престоле восемь каганов, из них 6 сменили друг друга всего за пять с небольшим лет — с 1328 по 1333 г.»[485]. С тридцатых годов XIV века в империи Юань начались восстания. Среди прочих выделилось движение «красных повязок» под руководством Чжу Юаньчжана, войска которого в 1368 году захватили столицу империи Ханбалгасун (Пекин) и основали династию Мин. Последний юаньский император Тогон-Тэмур отступил на север. Однако борьба между новой китайской династией и лояльными Юань войсками продолжалась ещё сравнительно долго. Целый ряд провинций бывшей империи, в том числе Юньнань на юге Китая, Ляодунский полуостров в Маньчжурии на северо-востоке, а также провинции Сычуань, Шэньси и Ганьсу на северо-западе находились под управлением монголов до 1387 года[486]. Борьба носила чрезвычайно ожесточённый характер. Во многом это было связано с тем, что находившиеся на службе Юань солдаты и чиновники из сословия сэму оказались в трудном положении в ситуации подъёма китайского национального движения и вынуждены были сражаться до конца.
Так, например, выходец из числа карлуков высокопоставленный юаньский чиновник, один из авторов написанной при монголах истории «династии Цзинь» некий Боянь Цзудао, в 1358 году возглавил сопротивление группы выходцев из сэму китайским отрядам «красных повязок» в провинции Хэнань. После понесённого поражения он вместе со всеми родственниками и другими представителями сэму ушёл на север и попытался укрепиться в лагере на территории современного города Аньян, но лагерь был взят штурмом. Бояня Цзудао было приказано взять в плен, после чего он был казнён[487]. Несмотря на частные успехи монголов, например, в 1372 году они под командованием Кокэ-Тэмура разбили китайскую армию, тем не менее исход их противостояния с Китаем был решён. Значительное число воинов и чиновников из числа монголов и сэму отступила на север, многие погибли, а часть капитулировала.
Вопреки поражениям, потере Китая и отступлению на север монголы смогли не только удержать за собой собственно Монголию северней пустыни Гоби, но и частично сохранить степные территории, расположенные к югу от неё в непосредственной близости от Великой Китайской стены. Империи Мин не удалось отбросить монголов за пустыню Гоби. Соответственно, монголы автоматически заняли стратегически выгодное положение по отношению к Китаю. Они могли оказывать давление на Китай, добиваясь от него либо дани в виде подарков, либо преференций в торговле. Одновременно они стали оказывать воздействие на часть Великого Шёлкового пути, критически важного для Китая торгового пути на Запад. Естественно, что и Китай при Мин вернулся к прежней политике в отношении населения степей, расположенного к северу от китайских границ. Например, в периоды обострения отношений «правительство империи Мин, закрыв приграничную торговлю, проводило политику экономического давления на Монголию»[488]. Между Китаем и монголами при империи Мин сложилась патовая ситуация. Китай не имел возможности нанести поражение монголам, а последние, в свою очередь, не могли вернуться к власти в Китае.
В то же время потеря Китая не могла пройти бесследно
