— Зайчик, он мертв. — Голос Кэла едва слышен, но в переулке он звучит громче. — Ты сделала это.

Единственная слеза скатывается из уголка моего глаза и падает на щеку.

— Я тоже так думала о Петре.

Кэл выпрямляется, пристально глядя мне в лицо, но я не могу отвести взгляд от Леона. Он кивает и отступает в сторону.

На этот раз, когда ствол пистолета оказывается на уровне расколотого черепа Леона, я не дрожу и не колеблюсь. Я твердо стою на ногах, готовая к отдаче. Когда я нажимаю на курок, это самый легкий выстрел в моей жизни. Пуля пронзает лоб Леона, разбрызгивая кровь на мои ноги. Мои губы скривились в усмешке, и я отвожу пистолет в сторону, чтобы Кэл мог его взять.

Когда оно покидает мои руки, я впервые за несколько часов делаю полный вдох. Свет заливает переулок, когда Джуд выходит на улицу. Он останавливается, молча оглядывая сцену: от изуродованного лица Леона до моих окровавленных рук и стонущего Мейсона.

Мейсон.

В мгновение ока я оказываюсь рядом с ним, пытаясь развязать веревку, но безуспешно. Рыдания наконец одолевают мое тело, и я падаю на землю. Мозолистые руки обхватывают мое лицо, но я зажмуриваю глаза. По кончикам пальцев пробегает покалывание, и звуки оглушают меня, пока я пытаюсь удержаться на плаву в приступе паники. Шепотом произнесенные слова проносятся по моим волосам, и щекочущее ощущение приводит меня в чувство.

Кэл повторяет бессмысленные слова утешения, поглаживая меня по спине. Тепло его ладони успокаивает меня, и я наконец открываю глаза. Кэл сидит на корточках передо мной, опираясь на одно колено, и вытирает мои слезы грубыми большими пальцами.

— Все в порядке, Зайчик. Я здесь. Ты молодец, Лорен.

Сбоку Джуд перерезает веревки Мейсона и помогает моему брату сесть, прислонившись к зданию. Он подносит дрожащую руку к виску и ругается.

Кэл заправляет за уши тонкие пряди волос, которые я оставила распущенными, и я снова обращаю на него внимание. Он смотрит на меня с таким восхищением и заботой, что это возвращает мне чувство уверенности. С плачем я бросаюсь ему в объятия. Кэл ловит меня, прижимая к своей груди.

Я прячу лицо в его шее. Его пот и духи с ароматом сандалового дерева наполняют мои чувства, и я сжимаю его еще сильнее. Он снова одет, и тепло его тела согревает мое. Затем его руки скользят к моей попе, и вдруг я оказываюсь в воздухе. Мир исчезает, и я позволяю ему нести меня, куда бы он ни нес. Мне все равно, куда мы идем, и что моя попа обнажена, главное, чтобы мы убрались отсюда.

Дверь машины открывается, и Кэл скользит на заднее сиденье, а я все еще прижата к его груди, как коала. Он не снимает меня с себя, а просто устраивается на сиденье и поправляет мои ноги, чтобы они были сбоку. Машина оживает под нами, и тепло от обогревателя и тела Кэла убаюкивает меня в глубокий сон.

Перед тем, как я теряю сознание, губы Кэла касаются макушки моей головы.

— Ты так хорошо поработала, детка. Я так тобой горжусь.

Я пытаюсь ответить, но из моих губ вырывается только хныканье, и я засыпаю.

Глава сорок третья

Мои руки дрожат, когда я прижимаю книги к груди. Мама отмахнулась, когда я сказала, что слишком нервничаю, чтобы завтракать, и я жалею, что она не спросила меня, почему я так нервничаю перед началом учебы в Pointe Charter. Переход в другую школу в весеннем семестре моего старшего класса был похож на то, как будто я пробралась в кинотеатр в середине фильма. Переход в школу, которую посещает семья Кин? Это как будто она хочет, чтобы нас съели заживо.

Книги выскальзывают из моих влажных ладоней, и я снова их укладываю. Мама дала такой глупый ответ, почему они перевели Мэйса и меня. Как будто я поверила в эту чушь, что она хотела, чтобы у нас была своя идентичность, отличная от Бьянки. По крайней мере, в Академию Розуэлла люди знали, что с нами лучше не связываться.

Но нет, ей этого было недостаточно. Она хотела, чтобы я одним махом потеряла всех своих друзей и социальный статус.

Горькая тоска закручивается в груди, когда звонит звонок. Я вытаскиваю из кармана скомканное расписание и нахожу свой третий урок. Алгебра.

Фу, я ненавижу алгебру.

Английский и история — мои любимые предметы. Я даже с нетерпением ждала итогового доклада по английскому в этом семестре. Все всегда отмахиваются от «Ромео и Джульетты» как от избитого произведения, но, похоже, никто не видит красоты в этой трагической любви. Потрепанный экземпляр лежит в моей сумке, висящей на плече, и я решаю погрузиться в чтение этой потрепанной книги во время обеда.

Сделав всего три неправильных поворота, я наконец добираюсь до урока алгебры с небольшим опозданием. Мое лицо краснеет, когда учитель прерывает свою речь, чтобы поприветствовать меня. Мистер Коплин в хорошей форме и, судя по всему, ему около тридцати. Он протягивает руку, и я передаю ему свое расписание, как мне велели в приемной. Он ставит свои инициалы рядом с названием своего урока и, не поднимая глаз, представляет меня классу.

— Ребята, это Лорен Катрон. Перевелась из Академии Розуэлла.

Слышны несколько вздохов, но, к счастью, никто ничего не говорит. Похоже, классу очевидно, какого уровня ученики посещают АР: дети из корпорации Бьянки. Я не знаю, новый ли мистер Коплин, но эта реакция заставляет его прекратить просматривать остальную часть моего расписания и оглядеться по классу.

— Давайте тепло поприветствуем Лорен.

Класс затихает, и он сдается, вздыхая, передает мне расписание и указывает сесть на единственное свободное место в конце класса.

— Хорошо, давайте продолжим, ладно? — Он возвращается к доске, и скрип сухого маркера эхом повторяет мои шаги к задней части класса.

Когда я скольжу на стул, я бросаю сумку с книгами на пол. Книги, которые не поместились, загромождают мой стол. Один мальчик смотрит на меня, даже не пытаясь это скрыть. Десять минут он не отрывает взгляда, и я наконец теряю терпение.

— Я могу тебе помочь? — шепчу я, поворачиваясь к нему.

У мальчика самые красивые карие глаза и мальчишеское очарование, которое буквально струится из него. Когда я