Отчаяние и злость разгораются во мне. Я больше не могу это терпеть. Ни его руки на мне, ни этот запах, ни это унижение.

— Я не собираюсь спать со старым боровом только ради должности! — выкрикиваю, отчаянно дергаясь.

Он замирает на секунду, будто не верит услышанному, а потом его перекашивает. Он с силой меня, не удержав равновесия, я падаю на пол, больно ударяясь бедром и локтем. Я лежу, задыхаясь от унижения и шока, смотря снизу-вверх на его расплывшуюся от злости фигуру.

— Встань, — рычит на меня. — Встань и умоляй меня простить тебя. Сейчас же! Иначе я уволю тебя по статье!!

Я медленно поднимаюсь, опираясь на трясущиеся руки. Пол подо мной кажется неустойчивым, словно палуба корабля. Я смотрю ему прямо в глаза, внутри все горит. Страх, отчаяние, гнев.

Я встаю, и поправив одежду, полная решимости, говорю всего одно слово.

— Увольняйте, — разворачиваюсь, и не оборачиваясь, иду к двери.

Он что-то кричит мне вслед, какое-то оскорбление, но я уже не слышу ничего, выбегаю из кабинета, хлопаю дверью и почти бегу по темному, пустому коридору к свободе.

Глава 9

Ева

Я прислоняюсь лбом к двери, придя домой, не в силах сделать ни шага. В ушах все еще звенит от крика Николая Ивановича, а по спине бегут мурашки от прикосновения его жирных пальцев. Мне плохо.

Сбрасываю туфли и, почти не видя дороги от навернувшихся слез, иду в ванную, защелкиваю замок с такой силой, будто хочу отгородиться от всего мира. Опускаюсь на пол, на холодный кафель, и обнимаю себя за плечи. Пальцы впиваются в кожу сквозь тонкую ткань блузки.

Сначала слезы текут молча, ручьями, оставляя соленые полосы на лице. Потом меня начинает трясти. Сдавленные рыдания вырываются наружу, гулко отражаясь от кафеля. Я плачу из-за утраченной работы, из-за наглости начальника, из-за повышающихся цен, из-за всей этой чертовой, несправедливой кучи проблем. Но больше всего — из-за того, что внутри все еще ноет та старая, незаживающая рана, которую так грубо разбередили.

Через некоторое время сил рыдать больше нет. Поднимаюсь с пола, чувствуя себя абсолютно разбитой. Включаю воду в душе, делаю погорячее, и забираюсь под струи. Вода смывает слезы, но не может смыть тяжесть произошедшего. Я стою, опустив голову, и просто даю горячей воде стекать по спине, по шее, пытаясь отогреть ледяной ком внутри.

Полчаса под душем возвращают мне подобие самообладания. Я вытираюсь, закутываюсь в мягкий, теплый халат и выхожу в прихожую. Волосы мокрым грузом лежат на плечах.

В этот момент звонит телефон. Вздрагиваю. Неужели Николай Иванович? Нет, незнакомый номер, но городской. Поднимаю трубку с опаской.

— Алло?

— Ева, здравствуйте, это Мария Степановна, ваша хозяйка, — раздается в трубке бодрый, деловой голос арендодательницы, которая всегда звонит не к добру.

— Здравствуйте, Мария Степановна. Что случилось?

— Да ничего страшного, не пугайтесь. Просто хочу вас предупредить. Со следующего месяца я вынуждена поднять арендную плату на десять процентов. Коммуналка дорожает, налоги, сами понимаете. Надеюсь, это не станет для вас проблемой?

Я закрываю глаза, прислоняясь лбом к прохладной стене в прихожей. Проблемой? Это становится последней каплей в ведре моей невезухи. Зарплаты-то у меня теперь нет вообще.

— Я… поняла, — выдавливаю из себя, не говоря пока о проблемах, надеясь что-то придумать. — Спасибо, что предупредили.

— Отлично! Хорошего вечера! — хозяйка бодро кладет трубку, а я медленно опускаю телефон, потом, как подкошенная, иду в гостиную и падаю на диван, зарывшись лицом в подушку, и снова плачу.

Только теперь плачу тише, уже без истерики, с чувством полной безнадежности. Работы нет. Квартиру такую я одна не потяну. Придется искать что-то дешевле, меньше, хуже. Снова переезжать. Снова вселять неуверенность в свою дочь.

— Мамочка? — резко поднимаю голову, вытирая глаза. В дверях стоит Алиса в своей пижаме с котиками. — Почему ты опять плачешь? Опять соринка в глаз попала? — спрашивает, подходя ближе.

— Нет, солнышко, — пытаюсь улыбнуться, но получается криво. — Просто… у мамы сегодня тяжелый день. Но все наладится.

Алиса смотрит на меня с недоверием, потом протягивает мне ту самую бумажку.

— Я книжку с полки брала, а это выпало. Кто это? Почему этот дядя так тебя обнимает? Он тебе нравится?

Я беру в руки фотографию, и у меня все внутри переворачивается. Это мы с Глебом. Ему двадцать, мне восемнадцать. Мы на набережной, он обнял меня за плечи, я смеюсь, запрокинув голову, а он смотрит на меня так, как будто я целая вселенная.

Счастливые, глупые, ничего не знающие о будущем.

Мне противно от этого воспоминания, а когда-то оно приносило счастье.

— Это… это мой старый знакомый, — говорю хрипло. — Мы давно-давно не общаемся. Это просто старая фотография, — Алиса внимательно разглядывает снимок, потом поднимает на меня свой чистый, наивный взгляд.

— А я хочу, чтобы он был моим папой, — вот так просто по-детски заявляет с грустинкой, и от этих слов у меня замирает сердце. Они режут по живому, острее любых ножей.

— Это невозможно, лапочка, — шепчу, отводя взгляд. — Он… он далеко. Я даже не знаю, где он сейчас. И он нам чужой. Так не бывает.

Мне так противно, так больно обманывать ее, но я не могу сказать правду. Не могу разрушить тот вымышленный образ «хорошего папы», который она, видимо, себе создала.

Алиса мгновенно становится грустной, и она забирает у меня фотографию, прижимает ее к груди.

— Ну и пусть. Я все равно буду мечтать, что он мой папа, — говорит она с тихим, но упрямым упреком. — Он такой добрый. И он тебя крепко-крепко обнимает. Значит, он тебя любил.

Не говоря больше ни слова, она разворачивается и уходит в свою комнату, а я сижу, парализованная виной и болью, и смотрю на ее комнату. Мне нужно идти к ней, объяснить все, обнять, но ноги не слушаются.

Телефон снова подает признаки жизни, но на этот раз сообщение. Я машинально протягиваю руку и смотрю. Незнакомый номер, но я с первого взгляда понимаю, кто это. Сердце замирает.

«Ты хорошо отреагировала на новость о нашем ребенке. Поэтому приглашаю тебя через неделю на гендерную вечеринку. Мы будем ради, если ты хотя бы этот момент разделишь с нами, раз не пришла на свадьбу. Глеб»

Я читаю эти строки раз, другой, третий. Во рту пересыхает.

Хорошо отреагировала?

Да я просто была парализована от шока!

Палец сам находит нужную иконку, и я блокирую номер. Резко, без сомнений, потом