— Конечно, хорошо! Мы самая лучшая команда! — соглашается она, кивая. — Но… у Лизы из садика тоже есть мама, и они лучшие подружки, но еще у нее есть папа. Он приходит вечером, подбрасывает ее к потолку, катает на спине, как лошадка, и они вместе так громко смеются! — она замолкает, и в ее глазах появляется тоска. — Если бы у нас был папа, он бы тебя защитил сегодня. Он был бы такой большой и сильный стоял рядом, и тогда ты бы никогда не плакала. Никто и никогда бы тебя не обидел!

Она говорит это с такой детской уверенностью, что у меня снова подступает ком к горлу. Она не винит меня, не требует объяснений, она просто хочет, чтобы я не плакала. И в ее детской логике решение оказывается таким простым — сильный папа, который прогоняет всех монстров, высушивает все слезы и превращает жизнь в веселую игру.

Я не знаю, что ответить. Никакие слова не могут развеять этот наивный, спасительный для нее миф про принцев. Я просто сильнее прижимаю ее к себе, чувствуя, как бьется ее маленькое, горячее сердце, пытаясь впитать в себя ее тепло и веру.

Ее слова, такие простые и такие страшные в своей правде, звенят в тишине комнаты, такой уютной и безопасной, ставшей внезапно уязвимой.

Если бы папа был рядом, то ее бы никто не обидел, и она бы не плакала.

Только у нас нет папы.

Он с другой.

Глава 8

Ева

Я пятый раз перечитываю одно и то же предложение в отчете, но смысл упрямо ускользает от меня. Голове только ода мысль: беременна, она беременна. Эти слова засели на подкорке с той самой секунды, как я услышала их в торговом центре, и теперь гудят навязчивой, тошной какофонией.

Я откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза, и сразу же всплывает ее лицо, сияющее, торжествующее, его… усталое. Все та же усталость, что была и шесть лет назад.

Неужели он не счастлив? Неужели этот ребенок, зачатый в предательстве, не то, чего ему не хватало?

Нет, я не должна об этом думать. Все уже давно разошлись, тишина такая густая, что слышно, как гудит процессор в системном блоке. Мне тоже пора уже ехать домой, но внезапно резкий звук заставляет меня вздрогнуть. Телефон на столе говорит о том, что начальник еще здесь, и он знает, что я тоже на месте.

— Ева Леонидовна, зайдите ко мне, — спокойно говорит Николай Иванович, тоном, не терпящим возражений. — Сейчас же.

— Я… Хорошо, — выдавливаю из себя и медленно кладу трубку.

Не к добру это, ой не к добру. Особенно в такое время. Встаю, ноги ватные, поправляю пиджак и иду к его кабинету.

Когда подхожу, стучу в дверь.

— Войдите! — и я вхожу.

Кабинет Николая Ивановича воплощение его самого, вернее его комплексов и того, что ему на самом деле недоступно: темная мебель, кожаный диван, портреты каких-то суровых мужчин на стенах. Он сидит за своим столом, откинувшись в кресле. Его седые, жидкие волосы зализаны назад, а взгляд маленьких, заплывших глаз кажется особенно пронзительным в свете настольной лампы. Пивное брюхо уперлось в край стола.

— Садитесь, Ева Леонидовна, — указывает он рукой на кресло напротив.

Я молча опускаюсь на край, спина прямая, руки сложены на коленях, чтобы скрыть дрожь. Не люблю быть с ним один на один.

— Вы знаете, я всегда ценил ваш профессионализм, — начинает, складывая пальцы домиком. — Но сегодня… Сегодня вы меня разочаровали. Отчет за квартал полон неточностей, вы пропустили два важных совещания, а ваше присутствие на планерке было чисто номинальным. Вы плохо справляетесь со своими обязанностями. Что происходит?

Меня будто облили ледяной водой. Я знаю, что сегодня не мой день, но, чтобы настолько…

— Николай Иванович, я… понимаю. Сегодня действительно был сложный день, личные обстоятельства. Я не в форме. Завтра все будет иначе, я обещаю. Все недочеты исправлю.

Он смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом, потом медленно качает головой.

— Видите ли, Ева, я вообще-то присматривался к вам для повышения. Отдел развития… вакансия скоро откроется. Я думал, вы — сильный кандидат. Но после сегодняшнего… Я не знаю. Я не уверен, что могу доверить вам больше ответственности.

Внутри все обрывается. Повышение. О том, чтобы возглавить тот отдел, я мечтала последние полгода. Это не просто новая должность, это признание, уверенность в завтрашнем дне для меня и Алисы. И вот он, мой шанс, ускользает из-за одного проклятого дня, из-за одной встречи, которая перевернула все с ног на голову. Чувство собственной несостоятельности давит на плечи, как тяжелый груз.

— Я понимаю, — тихо говорю, опуская глаза. — Я сама виновата, упустила свой шанс.

Вот только внутри я зла. На тех, кто второй раз рушит мою жизнь, на себя, за то, что второй раз позволила им сделать это со мной.

— А кто сказал, что шанс упущен? Все можно исправить, Ева Леонидовна. Всегда есть… альтернативные пути, — поднимаю на него взгляд, и в душе шевелится слабая надежда.

— Что мне нужно сделать? Я готова работать не покладая рук, исправлю все, что угодно.

Николай Иванович медленно встает из-за стола и обходит его, останавливаясь позади моего кресла. Я невольно напрягаюсь.

— Работать? — он хрипло смеется. — О, нет, моя дорогая. Работы у вас и так хватает. Я предлагаю нечто более… приятное для нас обоих, — его руки тяжело ложатся мне на плечи. Я замираю, не в силах пошевелиться от отвращения и шока. — Вам просто нужно стать моей любовницей, и тогда ваша жизнь станет значительно лучше. И должность, и зарплата, и все остальное. Я позабочусь о вас. Как о настоящей женщине.

В голове что-то щелкает. Это уже похоже на какой-то театр абсурда. Сначала муж изменяет с сестрой, потом начальник-развратник предлагает себя в качестве спонсора за интимные услуги. Неужели на мне написано «прошу, воспользуйтесь мной»?

Хочу встать и уйти, но его пальцы впиваются в мои плечи, не давая этого сделать. Его хватка неприятна и пугает.

— Нет. Я отказываюсь от вашего… предложения. Найдите себе любовницу помоложе и поглупее, Николай Иванович. Я не вписываюсь в эти параметры.

— Молодые неинтересны, — он наклоняется ближе, и его живот упирается мне в затылок. — Дурочек вокруг и так полно. А с тобой, умной, красивой, это будет особое удовольствие. Не упрямься.

— Отпустите меня, — пытаюсь вырваться, но его хватка как стальные тиски. — Отпустите, пока я не закричала.

— Кричи, — он злится, шипит