Именно так невинно с виду все и выглядело.

А на самом деле: все, утрись, не дождешься своего, кинул тебя! Получила? А ты думала, все вокруг тебя плясать будут? Как же, жди.

Римма хотела бы задержать Костика, потянуть время. Вдруг все-таки придет? Покажет без напоминания, что помнит о ней, что рядом, что никогда не бросит, не оставит на позор и тяжелую эту работу.

Но как удержишь? Что еще сказать? Не молить же в самом деле: подождите еще немного, он придет, он обязательно придет, не может не прийти! Такого не может быть, чтобы не пришел!

— Иди, Костик, — распорядился Михалыч.

В Риммином согласии никто не нуждался. Власть ее падала стремительно, не остановить. И чтобы удержать хотя бы каплю ее, хотя бы слабую видимость — уже больше для себя, чем для остальных, — Римма тоже согласно кивнула.

— Иди, сменишь его, погреешься. А то совсем замерз.

Прозвучало почти убедительно. Для посторонних. Но своих-то не обманешь, как же.

Впрочем, Римма и в самом деле начала волноваться. А что, если и правда спит. Кто его знает? Стареет все-таки, сорок уже. Пьет. Организм слабеет, не тот, что раньше. Причем, во всех смыслах.

Тут Риммины мысли пошли в таком направлении, что она и уход Костика не заметила. Да, в самом деле… Стареет, а она как-то не подумала. Все молодым привыкла считать. И разница в десять лет, и вообще, какие его годы? А мужики изнашиваются быстро, да еще такие, как Валера, — недосмотренные. Она, конечно, старается, как может, но живет-то он сам по себе. Мать почти лежачая, от нее толку никакого, это Валера ее смотрит. А после того как Андрей, старший сын, повесился, она совсем ходить перестала. До туалета от силы. И все на Валеру. Он и готовит, и стирает, и убирает. Пьет, да, но дело делает. И тяжело ему, понятно, вот и сдал. А чрезмерной пылкостью в любви он никогда не отличался, тут больше Римма инициативничала. Нет, пока все шло нормально. Но были уже сигналы, были…

Она пожалела, что сама не пошла. Отправила этого недотепу, Костика. А все Михалыч! Неймется ему.

Римма с ненавистью глянула на старого болтуна. Скажи он сейчас хоть слово — растерзала бы!

Но Михалыч как раз взялся за лом и начал бить им соль. И Римма сдержалась. Нет, нельзя. Пока Валеры нет, надо молчать. Работать.

И тоже начала тереть соль, и все прислушивалась.

Идет?

Должен бы уже. Сколько тут идти-то?

Отчетливо лязгнула дверь. Римма и Михалыч, замерев, одновременно глянули друг на друга. Отвернулись.

Михалыч снова принялся колотить соль. Только хакать перестал прислушивался.

Кто-то шел.

Кто? Валера?

Конечно, Валера, кто же еще?

Римма скрести не перестала, чтобы не выдать свое напряжение. Внутренне готовилась ко всякому. Но когда в щель между стеной и ширмой втянулась хилая фигурка Костика, едва поверила своим глазам. Еще подождала, не появятся ли следом плечища Валеры.

Не появились.

— Не пошел? — спросил Михалыч.

— Не-а, — покрутил птичьей головкой Костик.

— Что сказал?

— Послал меня, — ухмыльнулся Кости почти счастливо.

Он посмотрел на Римму. Она озадаченно смотрела на него.

Такого еще не было, и она, честно, растерялась. Просто не знала, что думать. Как-то опустело в голове, как в коробке из-под обуви. Ничего, одна жухлая бумага и все. И во рту стало сухо почему-то.

Внезапно она заметила, что в сарае уже совсем темно. Ширму широко не открывали, чтобы ветер не задувал, не наносил снега. Снаружи еще стоял день, но небо из блекло-белого как-то незаметно превратилось в свинцово-желтое. Даже желтушное какое-то, совсем на вид больное. Солнце ушло бесследно за эту желтизну, превратив подобие дня в начало вечера. Они работали как в шахте. Только холодно было до жути. Хоть работа и грела — проклятая эта работа.

Римма, опасаясь взрыва лампочки, щелкнула включателем. Удивительно, но лампочка зажглась, не лопнула. Она вспомнила, что электрики ввернули какую-то специальную лампу, против таких вот морозов. Еще подумала, что долбать им без Валеры до темноты. Больше ни о чем пока не думалось. Обычно она успевала за секунду прокрутить сотню мыслей. А тут — ничего. Пусто.

Михалыч снова закурил, облокотившись на лом, как Геракл на палицу.

И, видно, думал. Крепко думал.

— И что, совсем не пойдет? — спросил он Костика.

— Не знаю, — с охотой отозвался тот, опуская поднятую было кирку. — Ничего не сказал.

— А ты бы спросил! — с раздражением заметил Михалыч.

— Ага! — ухмыльнулся Костик. — Спросишь у него.

— Хоть не спал?

Костик бросил быстрый взгляд на Римму.

— Нет, не спал, — потряс он головой. — Так сидит.

— Сидит! — с еще большим раздражением повторил Михалыч. — Репу растит. А я тут за него долби!

Он посмотрел на Римму.

— Что-то твой совсем оборзел!

В своем новом состоянии Римма даже не сообразила, что Михалыч в открытую назвал Валеру этим словом: «твой». То есть явно и умышленно намекал на их связь. Понятно, что про эту связь знали все, кроме ее мужа. Но говорить-то об этом — не говорили! Это не принято, и вообще, прямое оскорбление. Понятно, зол. Но сказал бы просто: «Валера», или там «он», или как-то еще. Нет, вот так взял и ляпнул: «Твой». Не считая вызова, прозвучавшего в самой фразе. И в глаза смотрит, не отводит взгляда. Словно бросил перчатку и ждет ответных действий. Аналогичных.

— Я сама за ним схожу, — сказала Римма, никак не показав, что заметила выпад Михалыча.

А она не заметила! Так была поражена поступком Валеры, что и не заметила. Вернее, не придала значения. Теперь слова на фоне произошедшего были только словами, и никак ее не задевали. Что-то прошелестело в воздухе, и все. Словно галка пролетела. Темная, унесшаяся вдаль точка.

А осталось другое. Немыслимое. Что-то до того непонятное и враждебное, вставшее вдруг перед ней стеной, что она остальное и видеть перестала.

И как теперь с этим быть?

Надо было срочно разобраться. Срочно! Это все, что пришло в голову Римме.

И больше она ни о чем в эту минуту не могла думать. Какой там Михалыч с его глупым словом? Разобраться с Валерой, немедленно! Это что такое? Как он смел? Он же знал, что это не Костик — она его зовет! И послал?!

«Ну, все, сейчас ты получишь. Я тебя так пошлю — до конца жизни помнить будешь!»

Накаляясь яростью, Римма понеслась к котельной. Ни мороза, ни ветра не заметила — мелочь. Грохнула железной дверцей в воротах так, что гул котла заглушила.