И потому первая пошла в атаку.

— Сильный ты, Михалыч, — выпрямляясь, улыбнулась она. — Вон наколотил сколько! И отбойник не нужен.

— Ну, нет больше силы, — возразил Михалыч, впрочем, еще довольно миролюбиво. — Весь выдохся. Раньше я этим ломом мог сутки махать.

Костик тоже остановился. Для передышки, и во все уши вслушиваясь в разговор. Понимал, что столкновение неизбежно, и ждал только начала. Всякий рад развлечению, особенно, когда оно дармовое. А Костик знал цену всему доподлинно. И ждал драки, как древние римляне боя гладиаторов. Хотя и понимал, что шансов у Риммы никаких. Но хотел посмотреть, как она будет отбиваться. Понаблюдать за процессом.

— И так молодец, — похвалила Римма. — Ведра два уже, наверное, набил.

Михалыч посмотрел себе под ноги, где у подножия соляной кучи лежало наколотое им крошево. Довольно слабый приз при такой трате сил.

— Ерунда, — сказал он. — Еще вся работа впереди.

И тут же отбросил сигарету и в упор глянул на Римму.

— А чего Валера не идет?

Но Римма была готова, не дрогнула.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Может, спит.

И хихикнула — очень мужественно хихикнула. Потому что больше всего ей хотелось сейчас орать тяжелым мужским матом. На Валеру, естественно, в первую очередь. Но и на Михалыча, — чего лезет с дурацкими вопросами? И на Костика заодно: чего уставился, гаденыш, все тебе любопытно? Тюкай вон себе, жди, пока сменят.

Но она, хоть и умела орать — шикарно даже умела, — ничего такого позволить себе не могла. Валера не шел, а соль добывать надо. И Михалыча она трогать не должна, нет. Иначе он отшвырнет лом — и поминай, как звали. И ничего ему никто не сделает, и он это отлично знает. Это не его работа, он вообще согласился помочь из доброты душевной. Но только помочь. Основную работу должен делать Валера. Она ему по силам, и, главное, по обязанности! А ему, Михалычу, тут загибаться вообще не резон. И возраст, да. И для чужой бабы стараться с какой стати? Что он, идиот, в самом деле? Или ему больше всех надо, чтобы на нем так ездили?

Всего этого он не говорил, но мог запросто вывалить — с него станется. Только повод дай.

И все. Конец работе.

А работа — главное. Соль нужна, хоть убейся, и Римма не могла позволить себе роскошь простой и столь желанной — до боли в костях желанной — ярости.

— Так позвони ему! — начальственно возвышая голос, посоветовал Михалыч.

— У него телефон отключен, — вмешался Костик.

Словно бы помогал Римме, а в то же время подливал масла в огонь. Но Римма только блеснула на него очками, — после сочтемся. И продолжала улыбаться Михалычу. А что еще она могла?

— А, — кивнул Михалыч, — после этих дел?

И он глумливо шлепнул себя тыльной стороной ладони по горлу. Сам в прошлом знатный пьяница, он пережил две клинических смерти, а после третьей — завязал. И как все завязавшие, относился к пьющим с нескрываемым презрением: слабаки. И никакой жалости к ним не испытывал. За что жалеть-то?

Римму передернуло от его жеста и выражения лица. Был бы Валера здесь, разве посмел бы Михалыч так себя вести? На нее уже чуть не кричит!

— Плохо ему, — сказала она сдержанно, опуская глаза.

— Плохо, — повторил Михалыч. — А нам тут хорошо?

Он вытягивал ее на спор, на доказательство своей — и Валериной — невиновности, — на унижение. Мстил за что-то свое, мужское, пустяшное. Дождался часа.

У Риммы было в руках оружие против всех мужских происков. Слезы. Плакать она умела и любила. Даже и стараться особо не приходилось. Только подумать — и все, польется по щекам, не остановить. Действовало безотказно, затыкало любые рты.

Но сейчас плакать — себя ронять. Михалыч, конечно, утешится и отстанет. И даже пожалеет. И это бы Римма пережила спокойно. Для того оружие и применялось: размягчить и подчинить. Но жалости именно сейчас и именно от Михалыча нельзя было принимать, вот что. Никак нельзя. Он-то пожалеет, а те, кому в подробностях обо всем доложит, уж будут так злорадствовать — ух!

Давать им такую радость? Ну, нет, лучше пропасть на этой соли, но не превращаться в посмешище.

Поскольку Римма не ответила, Михалыч взял руководство на себя.

— Пусть Костик его позовет, — сказал он. — Заодно и котел посмотрит. Может, и правда спит? Мало ли что.

Он ухмыльнулся. Хотя прекрасно знал, что Валера котел никогда не проспит. Это в него уже вросло. Он даже под наркозом, наверное, услышал бы, что с котлом что-то не так. Ухо у него как у летучей мыши. Любое изменение звука он улавливает мгновенно и так же мгновенно на него реагирует. Проверено многократно самой Риммой и другими, кто был с ним в смене. Валера котел нутром чуял, даже если это нутро было доверху залито водкой. Ни разу у него на смене проблем не было, ни разу! Хотя другие и воду упускали, и клапаны у них выбивало, и даже кое-кто хлопок допустил. Знаем, про всех знаем! А Валера работник отличный, что бы про него не говорили. И катить сейчас на него бочку — чистая подлость. Она-то пошутила про сон, рассмешить хотела. И все это знали. А Михалыч сказал всерьез, не по-хорошему. Как будто и сам в это верил.

«Все Валере расскажу, — мстительно думала Римма, пытаясь растворить в этой будущей мести снедающую ее ярость. — Пускай с этим старым козлом разберется. А то все шуры-муры с ним, а он — вон как про него. Друг, называется. Все они друзья. А как отвернешься, он тебе нож в спину».

Михалыч с Валерой вовсе не были друзьями, и даже не приятелями. Так, болтали в смену, обсуждали разное, выпивали — до Михалычевой завязки. Но друзьями не были. Однако же Римме так думалось легче. Все мужики, если послушать их треп, против баб, и в этом все они друзья. Чуть не братья! А как прижмет, к кому бегут? К дружкам? Нет, к бабам. Слабаки несчастные. Только языками молоть умеют.

Римма, чтобы не рявкнуть на Михалыча, угрюмо сжала зубы. И с непривычной тоской вслушалась в звуки ветра снаружи. Не идет?

Не шел. Шумел ветер, монотонно, как насос в котельной. Но никто не шел.

— Я схожу? — спросил у Риммы Костик, отставляя кирку.

Знал, что она согласится. Ждать дальше бессмысленно, что-то случилось. И надо кому-то идти за Валерой. А кому, как не Костику, его напарнику? Он же его и