Они уже делали это раньше.

Эта мысль не вызывает у меня тошноты, как раньше. Напротив, я благодарна им за их опыт. Они, похоже, готовы затянуть процесс, и ради Элис я надеюсь, что им это удастся.

Не только ради Элис. Он причинил боль и тебе.

Непрошенная мысль застает меня врасплох, и по моим венам пробегает волна ярости. Возможно, Кэл был рядом, чтобы утешить меня, но если бы я была менее подготовлена или менее осведомлена о ситуации, я бы стала его следующей жертвой.

Я скрежещу зубами, сжимаю пальцы в кулаки и делаю выверенный шаг в сторону Петра. Я как будто впала в транс, не осознавая, что делаю, пока мое лицо не оказывается в нескольких сантиметрах от его. Мужчины отступили на шаг, либо в замешательстве от моих действий, либо понимая их. Мне тоже причиталась месть.

Я протягиваю руку, и когда холодный металл касается моей ладони, я улыбаюсь. На лбу Петра появилась рана, а левый глаз опух и закрылся. Для такого хвастуна он дрожит как маленькая сучка. Его потрескавшиеся губы размыкаются, он пытается что-то сказать, но из него не выходит ни звука. Жалкий.

Мои пальцы сжимают нож, который мне дал Кэл. Металл нагревается в моей руке, и я поправляю хватку, проводя ножом между Петром и мной. Его единственный здоровый глаз расширяется при виде блеска заточенного лезвия, и он бормочет... что-то. Я не могу разобрать. Но он, похоже, не понимает, что я не ищу ответов.

— Где?

Петр хмурится, но Кэл понимает мой вопрос.

— Плечо. Выше ключицы.

Открытые раны и фиолетовые синяки покрывают кожу Петра. Порезы от Кэла и Эверетта, огнестрельное ранение... Свежая и засохшая кровь окрашивают его кожу. Простая радость закипает в моей груди, и я не могу сдержать улыбку. Еще до того, как Петр успевает закричать, я вонзаю лезвие в его плечо. Оно прорезает кожу и мышцы, как масло, и достигает кости. Просто для удовольствия я поворачиваю лезвие. Петр кричит от боли, и это самая сладкая музыка для моих ушей.

— Ты садистский зайчик, да? — шепчет Кэл мне на ухо.

Я выпрямляюсь во весь рост — с моим ростом в пять с половиной футов я ни в коем случае не высокая, но все равно возвышаюсь над привязанным Петром — и на моих губах появляется презрительная улыбка, а нос сморщивается.

Я наклоняю голову, чтобы посмотреть на Каллахана. В его карих глазах вспыхивает желание, и он высовывает язык, чтобы смочить губы. Он тихо ахает, когда я кладу окровавленную руку ему за шею и притягиваю его лицо к своему, но он легко поддается поцелую. Наши языки переплетаются, и у него по шее бегут мурашки, а его шелковистые волосы щекочут мои пальцы.

— Э-э-э. — Эверетт прочищает горло, и мы отрываемся друг от друга, на моем лице застывает глупая улыбка. Рядом с нами раздается болезненный стон, и я поворачиваюсь к Петру, а Кэл обнимает меня за талию сзади. Его объятие властное, и я чувствую, как он бросает на меня гневный взгляд. Затем нежный поцелуй прижимается к моей макушке, и Кэл отодвигает меня в сторону. В мгновение ока он вырывает нож, все еще торчащий в плече Петра.

Петр ругается, но это звучит скорее как бормотание, чем он сам осознает.

— С кем ты работаешь? — Голос Кэла жесток, как смерть, и по моей спине пробегает дрожь.

Улыбка Петра кровавая, она растягивается по всему его лицу, а красная жидкость покрывает его зубы. Но он все равно не отвечает. Каждый раз, когда я была рядом с ним, я чувствовала что-то другое. Сначала — замешательство и опасение. Затем — чистый, ослепляющий ужас. А теперь... я ничего не чувствую к этому сломленному человеку, сидящему передо мной. Когда его душа покинет этот мир, я почувствую только облегчение от того, что он больше не жив. Если это делает меня злой, так и быть.

Кэл проводит окровавленным ножом по груди Петра, не надавливая достаточно сильно, чтобы прорезать кожу. Лезвие оставляет красный след, и Кэл прижимает его к подбородку Петра, заставляя мужчину поднять лицо вверх, чтобы не рисковать проткнуть себя лезвием.

— Ты должен знать, как это будет. — Кэл говорит тихо, а Петр сглатывает слюну. — Я могу сделать это более болезненным, — он сильнее прижимает лезвие к подбородку Петра, и появляется новая капля крови, — или ты можешь рассказать мне, что знаешь, и я сделаю это быстро.

Я знаю, что он лжет; для Петра Агапова не будет ни быстро, ни безболезненно.

Привязанный к стулу мужчина оглядывает комнату — Эверетт стоит за спиной Кэла, я — в углу. Из его груди вырывается хриплый, судорожный смех, который быстро переходит в кашель.

— Ты думаешь, я не знаю, что ты сделаешь это мучительным, что бы я ни сказал? — Слюна, смешанная с кровью, капает из уголка его рта.

Кэл расслабляет брови, словно довольный тем, что Петр не сказал ему. Это дает ему возможность продолжить пытку.

Дверь открывается. Входит женщина, ее зеленые глаза сосредоточены исключительно на мужчине на стуле. На мгновение они обращаются ко мне, слегка расширяясь. У нее темно-каштановые волосы, завязанные в высокий хвост, и веснушки на носу. Это, должно быть, Роуз. Несмотря на наш поздний звонок, она выглядит готовой к работе, одетая в черную водолазку, заправленную в боевые брюки и ботинки. Она кажется мне смутно знакомой, но я отгоняю эту мысль, узнав в ней женщину из машины Кэла той ночью. Хотя она не может быть выше пяти футов, ее аура заполняет комнату, требуя уважения и привлекая внимание.

И она не одна.

С обеих сторон от нее стоят два мужчины, молча наблюдая за новым окружением. Тот, что справа, лысый, с небритой бородой и шрамом, пересекающим бровь. Он выглядит вечно раздраженным. Другой более худощавый, но от него исходит ледяной холод, и я сомневаюсь, что он менее опасен, чем первый. Их взгляды скользят по комнате, останавливаясь на Петре в центре.

— Спасибо, что позвонил, — говорит Роуз хриплым, чувственным голосом. Она не может быть старше меня, но в ее глазах есть что-то такое, что говорит мне о том, что она пережила больше, чем положено.

Добро пожаловать в клуб.

— Я бы сказал — в любое время, — но надеюсь, что это не станет постоянным явлением.

Роуз улыбается