— Злата, — говорит он, и я слышу в его голосе что-то новое. Не отчаяние, не страх. Что-то похожее на... надежду? — А что если мы попробуем научиться?

— Научиться чему?

— Любить правильно. Быть семьёй правильно. Не повторять ошибки наших родителей.

Я смотрю на него и думаю — а что если? Что если действительно возможно начать сначала? Не стереть прошлое — это невозможно. Но построить что-то новое на обломках старого?

— А как ты представляешь это? — спрашиваю я. — Мы просто обнимемся, скажем "давай забудем всё плохое", и всё наладится?

— Нет, — качает он головой. — Всё намного сложнее. Мне нужна помощь. Психолог, может быть. Или психиатр. Не знаю. Но я больше не хочу быть таким, как сейчас.

Эти слова поражают меня больше любого признания в любви. Потому что это не просто слова — это готовность изменить себя. Готовность работать над собой.

— И ты готов на это? — спрашиваю я. — Готов копаться в своих травмах, признавать ошибки, учиться заново?

— Если это означает, что я могу вернуть тебя... то да.

— Не ради меня, — перебиваю я его. — Ради себя. Если ты будешь меняться ради меня, то при первой ссоре свалишь всё на то, что я тебя заставила.

Он задумывается над моими словами.

— Ты права, — говорит он, наконец. — Ради себя. И ради Савелия. Он заслуживает нормального отца, а не того невроза, которым я стал.

Упоминание сына заставляет моё сердце сжаться. Да, Савелий. Наш мальчик, который стал заложником нашей войны. Который плачет по ночам, думая, что родители разлюбили его. Который винит себя в нашем разводе.

— Савелий должен видеть, что взрослые умеют решать проблемы, — говорю я. — А не только создавать их.

— Да, — кивает Руслан. — И если мы не сможем наладить отношения между собой, то хотя бы должны показать ему, что можем расстаться по-человечески.

В этих словах звучит что-то окончательное, и я понимаю — мы стоим на развилке. Либо попытаемся восстановить то, что разрушили, либо научимся быть цивилизованными разведенными родителями.

— А ты готова дать мне шанс? — спрашивает он тихо. — Последний шанс?

Я закрываю глаза и пытаюсь понять, что чувствую. Боль — да, она никуда не делась. Обиду — конечно, куда же без неё. Недоверие — ещё бы, после всего пережитого. Но есть ещё что-то. Что-то упрямое и живучее, что не умерло даже после всех наших войн.

Любовь. Проклятая, неубиваемая любовь, которая пережила измену, унижения, угрозы и ненависть.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Честно — не знаю. Часть меня хочет сказать "да", а часть — "иди к чёрту".

— А какая часть сильнее?

— Пока не знаю, — усмехаюсь я. — Спроси через месяц.

— Спасибо. За то, что не сказала сразу "нет". За то, что готова дать мне шанс подумать о том, смогу ли я стать лучше.

Я не отвечаю. Просто стою и чувствую, как накатывают слёзы — не слёзы боли, не слёзы ненависти. Слёзы надежды, которая пугает меня больше любой войны.

Потому что надежда — это риск. Риск снова поверить, снова довериться, снова разочароваться. И я не знаю, готова ли я на это.

Но вопрос, который я задала ему, теперь звучит и для меня: а может, я способна на что-то хорошее? Может, я могу стать другой? Могу стать лучше?

Может, мы оба можем. Но почему же тогда надежда пугает меня сильнее ненависти?

Глава 25: Тогда почему ты бросаешь меня?

— Тогда почему ты бросаешь меня? — голос срывается на последних словах, и я чувствую, как внутри всё сжимается в болезненный комок. — Если любишь, то почему унижаешь? Почему причиняешь боль?

Руслан поворачивается спиной ко мне и подходит к окну. За стеклом — серое, промозглое небо, которое никого не радует. Крупные капли дождя стучат по подоконнику, словно мои слёзы, которые я всё ещё сдерживаю. Часы на кухне показывают одиннадцать утра, но свет такой, будто солнце забыло встать.

— Видимо, потому что я действительно не умею любить правильно, — говорит он тихо, не оборачиваясь. — Всю жизнь меня учили, что мужчина должен быть сильным, контролировать ситуацию, не показывать слабость. А любовь — это сплошная слабость.

— Любовь — это сила, — возражаю я, и мой голос дрожит от напряжения. — Сила, которая помогает преодолевать трудности, а не убегать от них.

Он оборачивается, и я вижу в его глазах ту боль, которую он так старательно прячет.

— Для тебя, может быть. А для меня это западня. Когда я люблю, я становлюсь зависимым. Начинаю бояться потерять. И этот страх сводит меня с ума.

Господи, неужели я все эти двенадцать лет была рядом с человеком, которого совсем не знала? Неужели он всё это время страдал, а я даже не замечала?

— Но мы же были счастливы, — шепчу я, пытаясь найти хоть какую-то зацепку в этом хаосе. — Первые годы брака, когда Савелий был маленький. Разве ты не помнишь?

Руслан закрывает глаза и проводит рукой по лицу. Я вижу, как напрягаются мышцы на его шее.

— Помню, — кивает он. — И помню, как этому счастью пришёл конец. Как мы стали чужими людьми, живущими под одной крышей. Как ты стала смотреть на меня с разочарованием.

— Я никогда не разочаровывалась в тебе! — выкрикиваю я, и мой голос звучит так резко, что мы оба вздрагиваем.

— Разочаровывалась, — говорит он с горькой уверенностью. — Я видел это в твоих глазах. Ты ждала от меня большего — больше внимания, больше понимания, больше тепла. А я мог дать только деньги и защиту.

Мне хочется кричать, что это не так, что я любила его таким, какой он есть. Но где-то глубоко внутри я понимаю — он прав. Я действительно ждала. Ждала слов, которых он не говорил. Ждала объятий, которых он не давал. Ждала той близости, которую он боялся показать.

— Ты дурак, — говорю я, и