Лоренцо замер.

— Вон! — выкрикнул Санто. — Убирайся, Фальконе, или я стреляю!

Я знала, что отчим не выстрелит. Просто знала и все, даже увидев, что его рука перестала дрожать. Но не Лоренцо, который тоже это заметил.

Схватив с плиты чайник, он оттолкнул меня и обрушил его на шкафы, на стекла, на стоящую на столе посуду, дав выход своей ярости. После чего сверкнул чёрными глазами…. и ушел.

Не помня себя от страха, я кинулась к Санто и обняла его. Зарыдала вслух, не справляясь с эмоциями и дрожью, которая продолжала меня сотрясать.

Так мы и простояли посреди развороченной и разрушенной кухни, не отпуская друг друга и не находя сил, чтобы сойти с места и пойти к маме. А ведь она тоже все слышала.

— Он вернется, — промычал Санто, вдруг растеряв всю стойкость и ссутулившись.

— Знаю.

— Тебе надо уехать, дочка. Завтра же.

— Мне некуда ехать. А вы без меня не сможете.

— Сможем. Мы найдем куда! Иначе не будет тебе здесь жизни.

Я уехала. Санто продал знакомому ювелиру драгоценные камни, которые у него оставались, и отправил меня в дальнюю деревню к своим родственникам. Я прожила там четыре месяца, прежде чем люди Лоренцо нашли меня и привезли к нему в Неаполь.

К тому времени я уже знала, что беременна, а вот что с этим делать и кому сказать — нет.

Тетушка Санто, девяностолетняя старушка, плохо слышала и ходила с тростью, но видела хорошо, и первой заметила во мне изменения. Позвав в свою комнату и плотно закрыв дверь, женщина прямо спросила, понимаю ли я, что происходит. И я так же честно ответила, что нет. Новость стала для меня шоком.

Последствия надругательства долго болели, я старалась забыть кровь на себе и не вспоминать о случившемся, поэтому отсутствие месячных не замечала. А Мария была такой маленькой, что в неполных пять месяцев беременности мой живот почти не изменился, и я отказывалась верить. Нет, не может быть!

Сначала плакала, потом тенью ходила по улицам, мучаясь дилеммой: если брошусь под машину, что будет с мамой и Санто? Смогут ли они жить без меня?

Не смогут — я знала ответ, и вновь возвращалась домой.

— У тебя будет девочка, — однажды сказала старушка, присев на скамейку рядом со мной и похлопав меня по коленке. — Ты молодая, нарожаешь ещё, а этого ребенка отдай на воспитание. Иначе всю жизнь будешь помнить, чья она, и винить, что испортила тебе жизнь. Ребенку забота нужна, внимание, а ты сама ещё девчонка. Думаешь, не знаю, как ночами по маме плачешь?

Я на самом деле была ещё очень юной. Не любила, не встречалась с парнями и не строила планы на будущее с одним из них. Дети и материнство, замужество и долг, ответственность.… все эти слова были из взрослой и серьёзной жизни других людей, не моей.

— Не знаю, синьора Лиона.

— Не наделай ошибок, Ева. Здесь тебя никто не знает, родишь и начнешь жизнь заново. Вон ты какая хорошенькая, парни головы сворачивают, лишь бы ты заметила их. Даже я, старая, а вижу.

— Не говорите пока никому, пожалуйста.

— Не скажу. Но время не оставит это в тайне, девочка.

— Знаю.

Я не хотела рожать. Это было так страшно! Без мамы и Санто, в чужой семье и малознакомом городке, меня каждую ночь сводила с ума неопределенность!

Как я буду? Где буду? Почему это случилось именно со мной?!

Теперь я ненавидела Дино и его друзей ещё больше, и с каждым днем яснее понимала, почему. Я пережила насилие, бросила школу и отказалась от будущего. Я жила вдали от дома и не видела близких, которых очень любила. И у всех моих лишений была причина и имена, закрывать глаза бессмысленно.

Подонки из клана Фальконе так захотели, а теперь я не могла встать на твердые ноги, потому что они перебили мне щиколотки, и я продолжала падать. И дальше будет только хуже, если не смогу найти опору в себе и подняться.

Беременность сначала напугала меня, а потом что-то изменила в душе, словно пробудила спящее до сих пор упрямство.

Я ещё не знала, куда и как оно будет направленно, когда во время утренней прогулки в аптеку за лекарством для тетушки Лионы меня оглушили дозой хлороформа, прижатой ко рту, и затянули в незнакомый фургон.

Я очнулась уже по дороге в Неаполь и меня стошнило прямо на ноги выродка, который прижимал мою шею к сидению и тут же грязно выругался. А потом тошнило всю дорогу, так что хоть этим я смогла им отплатить.

Однажды, уже годы спустя, я дала себе слово, что не буду вспоминать Лоренцо. Ни близость с ним, ни его ненавистное лицо. Он был моим кошмаром и тюрьмой без права выхода на свободу. Моим мучителем. Но память всё равно во сне возвращает меня в прошлое. И я снова оказываюсь в том дне, когда стояла в незнакомом доме перед взбешенным Фальконе в испачканной одежде и босиком, потому что потеряла туфли.

На этот раз слез не было, хотя я дрожала и была очень бледной. А он кричал на меня, словно имел на это право. Я вновь разочаровала его, оказалась не только испорченной, но и брюхатой, и не желала с ним говорить.

В тот вечер Лоренцо сам вымыл меня и взял там же, прямо в душе, и это было возвращением в ночь насилия. Каждое прикосновение. Только теперь я знала, что бесполезно звать на помощь и просить о пощаде. Этот чужой мужчина намеренно делал мне больно, вымещая на моем теле месть за предательство и глупость, как он считал. И я молчала.

Лоренцо вообще не умел быть человечным.

— Ты не должна была садиться в ту машину, слышишь?! Ты не должна была сбегать! Проклятье, Ева, ты теперь моя, уясни себе это! Завтра ты избавишься от ребенка, или, клянусь, я задушу его в тебе!

— Нет. Или я убью себя. Ненавижу вас!

— Что ты сказала?

— Проклятый Фальконе, вот кто ты такой!

Частный врач, к которому меня привел Лоренцо через неделю, нарядив в дорогие вещи, которые для меня же купил, сказал, что прерывать беременность поздно. А если даже и рискнуть.… то он на себя такую ответственность не возьмет.

— Подсудное дело, Ренцо. Может понадобиться госпитализация и оперативное вмешательство. Если её расспросят, и она расскажет, как в этом положении оказалась, у тебя будут проблемы, дружище. Она несовершеннолетняя, не