Я показываю паспорт девушке в форме, даже не глядя на нее. Она что-то говорит, желает приятного полета. Я киваю, как болванчик.

Приятного полета? Серьезно? Да я лечу в ад своего собственного одиночества.

Прохожу контроль, досмотр. Все как в тумане.

«Рамка не запищала? Нет. Проходите».

«Воду выкиньте».

Я делаю все на автомате. Робот Ира. Модель «Разбитое сердце два ноль». Функция «счастливая жизнь» отключена за неуплату.

Иду по трапу. Холод просачивается даже сюда, кусает за щеки. Наконец я в самолете. Салон полупустой. Мое место у окна. Слава богу. Можно будет отвернуться к иллюминатору и сделать вид, что я сплю, чтобы никто не лез с разговорами.

Запихиваю сумку на полку. Сил нет даже поднять руки, но я справляюсь. Падаю в кресло. Пристегиваю ремень. Щелчок замка, как последняя точка в нашей истории. Все. Обратной дороги нет.

Я откидываю голову на подголовник и закрываю глаза. Веки горячие, пекут.

В темноте перед глазами сразу всплывает его лицо. Его руки на моей талии. Его шепот: «В этой голове уже давно только ты одна…».

Слеза предательски выкатывается из-под ресниц и ползет по щеке, оставляя мокрую дорожку. Я зло смахиваю ее рукой.

Ну вот зачем он появился в моей жизни? Жила бы себе спокойно, училась, отбивалась от бывшего. Нет же, надо было вляпаться в спецназовца! Героя-любовника, блин. Спасателя.

Я так по нему скучаю, что физически больно дышать. Грудную клетку словно сдавливает железным обручем, и каждый вдох дается с трудом.

Хочется написать ему. Хоть одно сообщение. «Я люблю тебя». Или «Не ищи меня». Или просто смайлик. Но я сжимаю телефон в руке и не включаю экран. Нельзя. Надо быть сильной.

Слышу возню в проходе. Кто-то тяжело дышит, шуршит курткой. Люди рассаживаются. Голоса сливаются в монотонный гул.

Потом звук падающей сумки на верхнюю полку прямо над моей головой. Тяжелой такой сумки, судя по звуку. Брякнуло знатно.

Я даже не открываю глаз. Мне все равно, кто там сядет. Пусть хоть слон, хоть папа Римский. Главное, чтобы молчал и не трогал меня. Я просто хочу уснуть и проснуться уже в Питере, где начнется моя новая жизнь без Сотникова.

Человек плюхается на соседнее место. Кресло скрипит. От соседа пахнет морозом и… чем-то до боли знакомым.

Этот запах.

Терпкий. Мужской. Смесь парфюма, табака и чего-то неуловимого, что заставляет мое сердце пропустить удар, а потом забиться в бешеном ритме, ломая ребра.

Нет. Не может быть. У меня галлюцинации на почве недосыпа. Мне чудится.

Я боюсь открыть глаза. Боюсь, что сейчас поверну голову, а там какой-нибудь незнакомый дядька с похожим одеколоном.

— К тебе или ко мне, Ириска? — раздается над самым ухом низкий, бархатный голос. С той самой насмешливой интонацией, которая всегда бесила меня и заводила одновременно.

Меня словно ледяной водой окатили.

Я распахиваю глаза. Резко поворачиваю голову, рискуя свернуть шею.

И забываю, как дышать. Воздух застревает в горле колючим комом.

Рядом, вальяжно откинувшись на спинку кресла, сидит Никита.

Живой. Настоящий.

В своей темно-синей парке, расстегнутой на груди. Волосы слегка растрёпаны, будто он бежал. На щеках румянец с мороза.

Он смотрит на меня своими невозможными глазами, в которых пляшут черти. Уголок его губ ползёт вверх в наглой, самоуверенной ухмылке. Выглядит так, словно мы встретились в кафе за углом, а не в самолёте, улетающем за тысячи километров.

— Что?.. — выдыхаю. Голос срывается, звучит сипло и жалко.

Я моргаю. Раз. Другой. Уверенная, что он сейчас исчезнет. Растает, как мираж в пустыне, как утренний туман.

Но Сотников не исчезает. Он наклоняется ко мне чуть ближе, и я чувствую жар, исходящий от его тела.

— Я спрашиваю, — повторяет мужчина, и его глаза хитро щурятся, а голос понижается до интимного шепота, — в Питере мы поедем жить к тебе или ко мне?

Я смотрю на него, открыв рот. В голове абсолютный вакуум. Мысли разбежались в панике. Тараканы в голове попадали в обморок.

— Ты… ты как?.. — лепечу я, тыча в него пальцем. — Ты же… Ты должен быть у мамы!

— Должен был, — легко соглашается он, перехватывая мой палец своей горячей, мозолистой ладонью и сжимая его. — А ты должна была быть дома, в своей кроватке, и спать. Но, как видишь, планы меняются. Мы сидим здесь.

— Но билет… — у меня в голове не укладывается пазл. Шестеренки скрипят. — Как ты узнал? Как успел? Рейс же… я же…

Я начинаю заикаться.

Никита усмехается, поглаживая мою руку большим пальцем. Спокойный, как удав, который только что загнал кролика в угол.

— Я спецназовец, Ириска. Забыла? Найти одну беглую, сумасбродную студентку с огромной сумкой, заплаканными глазами и билетом на ближайший рейс — это даже не спецоперация. Это так, легкая разминка перед завтраком. А еще я видел ту записку. Трогательную такую, — он кивает, и в его глазах мелькает что-то серьезное, глубокое. — Твоя мама мне ее дала почитать. Очень познавательное чтиво, Агапова. Особенно тот абзац, где ты признаешься, что влюбилась в меня.

Я чувствую, как краска заливает лицо. Я горю. Я пылаю! Он читал. Он знает. О боже, какой позор! Я писала это родителям! Я не думала, что он увидит!

Я хочу провалиться сквозь пол самолета прямо на взлетную полосу, и чтобы меня переехал багажный тягач.

— Ты читал?.. — пищу я, пытаясь вырвать руку, но Никита не отпускает.

— Каждое слово, — подтверждает он, не сводя с меня пристального взгляда. — Два раза перечитал, чтобы убедиться. И знаешь, что я подумал?

— Что я дура? — обреченно шепчу, опуская глаза.

— Нет. Я подумал, что моя невеста охренела сбегать от своего счастья. И что мне придется ее догонять, чтобы надрать ей уши. А потом зацеловать до полусмерти.

Наклоняется еще ближе, так что наши носы почти соприкасаются.

— Ты правда думала, что сможешь от меня сбежать, Агапова? — шепчет мужчина мне в губы. — От меня еще никто не уходил. Особенно с моим сердцем в кармане. Так что сиди смирно, Ириска. Полет будет долгим, и нам есть что обсудить.

Эпилог

— Сотников, если мы опоздаем, я тебя придушу! — пыхчу я, пытаясь одновременно накрасить губы, натянуть второй сапог и не уронить пакет с подарками, который предательски выскальзывает из рук. — Ты чего там копаешься?

Никита стоит в дверном проеме ванной, абсолютно