— Пора, — тихо сказал он. Я кивнула.

Мы поехали на кладбище. Мы делали это каждый месяц. Но сегодняшний день был особенным. Годовщина. Мы положили на его могилу огромный букет его любимых белых роз. Я стояла, глядя на его выгравированное на гранитном камне лицо. Он улыбался своей знакомой, чуть усталой, мудрой улыбкой. Я больше не плакала, приходя сюда. Я разговаривала с ним. Мысленно.

«Я справилась, папа. Видишь? Я справилась. Они наказаны. А твое дело… оно живет. Оно стало еще больше, еще чище. И… я не одна, папочка. Я счастлива. Я по-настоящему, до дрожи, до слез счастлива. Спасибо тебе. За все. И за него тоже».

Дима стоял чуть поодаль, давая мне побыть наедине со своими мыслями. Он все понимал без слов. Когда я обернулась, он подошел и молча взял меня за руку.

Мы не стали устраивать поминальных обедов. Вместо этого мы вернулись домой, и Дима протянул мне два билета. Билеты в Токио. На следующую весну. С открытой датой.

— Сакура не будет цвести вечно, — улыбнулся он. — Пора выполнять обещания.

Вечером мы сидели на террасе, укутавшись в один на двоих плед, и смотрели на звезды, которые вдали от городских огней казались огромными, близкими алмазами.

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросила я, прижимаясь к его плечу.

— О чем?

— О том, что если бы всего этого кошмара не случилось, если бы моя жизнь пошла по другому, гладкому сценарию, мы бы с тобой никогда не встретились.

Он помолчал, а потом крепче сжал мою руку.

— Возможно, — сказал он. — Но я бы предпочел встретить тебя при других обстоятельствах. Например, в библиотеке. Я бы подошел и спросил, что вы читаете, а ты бы строго на меня посмотрела и ответила, что это не мое дело. Я

рассмеялась.

— Ты думаешь, я хожу по библиотекам?

— Пришлось бы, — улыбнулся он. — Чтобы найти меня. Ведь мы бы все равно встретились. Рано или поздно. От судьбы не уйдешь.

Мы сидели в тишине, согревая друг друга своим теплом, под огромным, вечным небом. Шрам на моей душе никуда не исчез. Он навсегда останется со мной. Но он больше не болел. Он стал частью меня, частью моей истории. Истории о предательстве и мести, которая неожиданно для меня самой превратилась в историю о прощении и любви.

Я посмотрела на спокойное, надежное лицо Димы, освещенное холодным светом далеких звезд. И я поняла, с абсолютной, оглушительной ясностью, что все было не зря. Моя личная война была окончена. И я вышла из нее не просто победительницей, сохранившей наследство и отомстившей за отца. Я вышла из нее человеком, который потерял все, чтобы обрести самое главное. Себя. И его. Я нашла то, что бессознательно искала всю свою жизнь. Не в блеске роскоши и не в грохоте побед. А в тихом свете нового рассвета, который я была готова встретить вместе с ним.

Эпилог 2

Десять лет спустя

Десять лет. Бесконечно долгий, почти геологический пласт времени, способный превратить горы в пыль, а кровоточащие раны в едва заметные серебристые шрамы на коже памяти. И одновременно — одно-единственное, неуловимое мгновение, промелькнувшее, как отражение облака в зеркальной глади озера.

Сегодня была годовщина. Десять лет с того дня, как оборвалась его жизнь и рухнул мой мир.

Погода, с циничным пренебрежением к законам драматического жанра, была безупречной. Прозрачный, хрустальный воздух раннего октября, пронзительно-синее небо, промытое ночным дождем, и ковер из золотой и багровой листвы, устилавший сад. Солнце, уже лишенное летней ярости, заливало террасу мягким, теплым светом, заставляя плясать искорки на поверхности моего остывающего чая.

Я стояла, прислонившись к деревянным перилам, и смотрела на эту картину совершенного, почти нереального умиротворения. Наш дом. Наше с Димой убежище, наша крепость, выстроенная на пепелище прошлого. Он давно перестал быть просто домом моего детства. Он стал нашим домом, наполненным смехом наших детей, запахом свежей выпечки и тихими разговорами у камина.

Боль никуда не ушла. Такая боль не уходит никогда, она просто врастает в тебя, становится частью твоего внутреннего ландшафта, как старое, могучее дерево с глубокими корнями. Острое, режущее лезвие, годами кромсавшее душу, давно затупилось, превратившись в глухую, ноющую тоску, которая приходила в такие дни, как сегодня. Она больше не мешала дышать. Она просто напоминала. О том, кого я потеряла. И о том, какой ценой было куплено это тихое, залитое солнцем утро.

— Мама, смотри!

Я обернулась. По идеально подстриженному газону, хохоча, бежал навстречу восьмилетний Игорек, мой сын. Мой маленький, серьезный мужчина с глазами Димы и упрямым отцовским подбородком. В руках он сжимал кривой, но трогательный букет из последних астр и кленовых листьев. За ним, заливаясь смехом, ковыляла пятилетняя София, моя огненная, светловолосая егоза, мое маленькое землетрясение с неиссякаемым запасом энергии и моими, как говорил Дима, «командирскими» интонациями.

— Это дедушке, — серьезно сообщил Игорек, протягивая мне букет. — Мы сегодня поедем к дедушке, я помню. Я хочу, чтобы у него тоже было красиво.

Я опустилась на колени и крепко обняла их обоих, вдыхая сладкий, ни с чем не сравнимый запах детских волос. Сердце сжалось от приступа такой оглушительной, всепоглощающей нежности, что на глаза навернулись слезы. Вот оно. Мое настоящее наследие. Мое бессмертие. Не заводы, не акции, не цифры на банковских счетах. А эти двое. Продолжение жизни, продолжение любви, самый главный итог моей войны.

— Конечно, милый. Дедушке очень понравится.

— Замерзла? — тихий, до боли родной голос раздался у меня за спиной.

Дима подошел и накинул мне на плечи свой теплый свитер. Он почти не изменился за эти десять лет. Лишь в уголках глаз залегли тонкие морщинки, а в волосах на висках появилось чуть больше серебра, которое делало его еще более мужественным и благородным. Он обнял меня, и я прижалась к его сильной груди, чувствуя себя в единственном по-настоящему безопасном месте во всей вселенной.

— Просто думаю, — ответила я, глядя, как дети с хохотом гоняются друг за другом по саду.

Приговор. Я до сих пор помнила тот день в мельчайших деталях. Как я стояла на сцене в гудящем, полном молодой энергии зале своего фонда, вручая гранты будущим гениям. Как завибрировал телефон. Как спокойный, почти бесцветный голос Анны произнес эти цифры: