Но чем дольше тянутся дни, тем сложнее поверить, что наши жизни закончатся иначе, чем у других, оказавшихся здесь.

Умственное и эмоциональное напряжение реально.

В конце концов, я всего лишь человек. Моя жизнь оборвется так же легко, как и у всех остальных.

Я слышу, как она пытается найти положение, которое не будет ей напоминать, что какой-то незнакомец только что копался в ее внутренностях. Если бы я мог прямо сейчас проникнуть через эту стену, я бы обнял Эверли и просто прижал ее к себе.

А потом мы бы уснули.

Я уже почти засыпаю, когда она снова начинает говорить.

— Знаешь, о чем я все время думаю?

О том же, о чем и я?

Скорее всего, нет.

Зная ее, я думаю, что она волшебным образом поняла все, что я держал в тайне, просто по нескольким фразам, которые я позволил себе. В этом она хороша. Я редко встречал людей с лучшими природными инстинктами… чем у меня.

Может быть, Таннер, но я никогда в этом не признаюсь. Полезно держать парня в напряжении.

Я жду, что она выложит всю историю моей жизни до мельчайших подробностей, когда она говорит:

— О чае с шариками.

Вот уж чего я не ожидал.

— Эта слишком сладкая штука с твердыми шариками, которые поднимаются через соломинку, так что приходится жевать напиток, чтобы не подавиться? — Я никогда не понимал ее привлекательности.

— Ты ведь не пробовал его, правда?

— Боже, нет.

— Тебе стоит когда-нибудь.

В этом утверждении есть какая-то тяжесть. Та же, что и в словах — скоро увидимся. Она все еще пытается убедить себя, что «когда-нибудь» или «скоро» наступит. В конце концов, именно так она и выжила.

Я просто не уверен, что кто-то из нас до сих пор в это верит.

— Звучит ужасно. По чему еще ты скучаешь?

— По шоколаду. Я очень люблю сладкое. А ты?

Я рассматриваю этот разговор как передышку, которой он и является. Мы начали углубляться в тяжелые темы, и, как обычно, сработал мой непроизвольный рефлекс, и я стал грубым. Это мой выход. Шанс сохранить нашу связь, не зацикливаясь на тяжелых вещах.

Спасибо за это, Эверли.

— Эх, — говорю я легкомысленно. — На самом деле я не…

— Прежде чем продолжишь развивать эту мысль, тебе следует знать, что я с сомнением отношусь к тем, кто не любит шоколад, тако или собак.

— Итак, два балла из трех дают мне около шестидесяти шести процентов сносности? — По правде говоря, я больше люблю кошек. Любое животное, которое может сказать тебе «отвали», просто моргнув, мне по душе. Как-то так. По крайней мере, с тако я в безопасности.

Кто не любит тако?

— Думаю, я не могу позволить себе быть слишком разборчивой. — Ее смех заканчивается болезненным стоном, который заставляет меня задуматься, может ее действительно выпотрошили.

— Теперь мы играем в игру «истекаем слюной по тому, чего не можем получить»?

— Ага. Давай посмотрим, ты любишь стейк с картошкой?

Я усмехаюсь.

— Для меня нет большой разницы. Еда есть еда. Надо есть, иначе умрешь. Что я действительно хочу, так это сигарету и бутылку виски. — Я держал в квартире бутылку своего любимого виски, просто чтобы доказать, что могу устоять перед ним.

— Значит, если бы повар-гурман предложил приготовить все, что угодно, ты попросил бы виски и сигареты?

— Только сигареты. Я больше не пью.

— Хорошо. — Она пропускает этот маленький лакомый кусочек без дальнейших вопросов. — Это решено. Ты можешь принести чай с пузырьками, а я принесу сигареты. — В ее словах слышна безнадежность, от которой у меня разрывается сердце.

Чтобы вытащить нас отсюда, потребуется гребаное чудо.

В наступившей тишине я не могу удержаться и слишком долго думаю о виски, пока не произношу нечто столь же опасное.

— Куриный пирог в горшочке.

— Что?

— Вот чего мне не хватает. — Заткнись, Портер, ты не хочешь начинать это… — Пирог с курицей, который готовила Сара.

И вот оно.

Я только что толкнул валун, который балансировал на краю горы, и пути назад нет.

— Сара. — Эверли подхватывает тему, но она явно не знает, что с ней делать. — Она… она была…

— Моей младшей сестрой. Сводной сестрой, технически, но так как она была единственным членом моей семьи, который признавал меня, это не имело значения.

И вот теперь я в деле.

Я почти слышу, как Эверли путается в мыслях. Перебирает, отбрасывает, хочет узнать больше, но понимает, что нужно делать это очень осторожно, чтобы я не замкнулся. Она слишком хорошо меня знает.

— Твоя сестра… Она любила готовить?

— Нет, она ужасно это делала. — Я смеюсь. — Но она научилась готовить куриный пирог в горшочке, и это был единственный вид пирога, который можно было есть. Это было первое, что она приготовила для меня, когда выросла и ушла из дома.

Он также был последним, но я этого не говорю.

— Итак, она пела, играла на гитаре и готовила куриный пирог.

— Это, пожалуй, и весь итог.

Я полон дерьма. Этого даже близко недостаточно, чтобы подвести итог.

— Может, ты расскажешь мне больше? Что еще она любила делать? — Отчаяние, прозвучавшее в этом вопросе, заставляет меня вспомнить, как одинока девушка за стеной. Иногда я забываю, что моя сестра была одной из ее подруг на несколько мимолетных мгновений. У нее не было времени узнать ее достаточно хорошо.

При других обстоятельствах, несомненно, они стали бы подругами.

Именно этого она хочет от меня сейчас — спасательного круга, связи с девушкой, которая пела ей с той стороны стены.

— Она спасла меня. — Это чистая правда, правда. — Она спасла мне жизнь.

— Что она сделала? — В этих словах слышно благоговение, и внезапно я не могу вспомнить, почему я молчал о ней так долго. Почему я отказывался говорить о ней. Может быть, я не хотел приносить ее память в это место тьмы и смерти. Но дело в том, что она уже была здесь.

— По какой-то причине она верила, что я чего-то стою. Бог знает почему — в большинстве случаев я был не слишком добр к ней, но, когда она принимала решение, ее было уже не переубедить. Однажды, когда ей было шесть лет, я побил хулигана на детской площадке, и после этого она была