— И все же не понимаю, почему ты так уверен, что муж Даши не заявит в милицию?

— Послушай, ты мне нравишься?

Герман неожиданно привлек меня к себе, и… Не знаю, чем бы все кончилось, но тут заплакал малыш. Как в сказке: пропел в полночь петух, и нечистая сила рассыпалась в прах. Я прошептала:

— Нужно идти, — и высвободилась из объятий Германа.

Он задержал мою ладонь и своей.

— Слушай, детка! Мы с тобой одной крови. Ты — то, что надо! Хочешь, десять процентов с прибыли твои? Я готов. Отпустить тебя мы не можем, сама понимаешь. Ты должна смотреть за ребенком, чтобы все с ним было в порядке, я обещал его папаше. С ментами Ханьян связываться не станет, он мужик с понятием. Проблему решит сам, нужные деньги у него есть, а я лишнего не прошу. Долли сидит тихо, как мышь. Слушай, детка, что я предлагаю: ты можешь войти в долю и разделил, деньги с нами, а можешь отказаться.

— И что потом со мной будет?

— А вот это хороший вопрос, — сказал Герман уже без улыбки. И вышел из комнаты.

Третий день после дня «Икс»

Ночью у Димочки поднялась температура. Он проплакал всю ночь. Я измучилась носить его на руках. Порой малыш затихал, устав от слез, забывался тревожным сном, но и во сне продолжал всхлипывать. В аптечке напьюсь детское жаропонижающее, по ребенку лучше не становилось.

— Ему нужен врач!

Герман отмалчивался.

В пять утра малыша забрали у меня и куда-то повезли. Мне приказали сидеть в комнате и даже не приближаться к лестнице. Со мной оставили одного охранника.

— Извини, девочка, но он получил приказ стрелять, — предупредил Герман.

Приоткрыв дверь и встав на стул в своей комнате, я видела внизу угол освещенного холла, журнальный стол, на столе — пистолет и нога охранника, сидящего на диване. Оставалось сесть на кровать и ждать. Спать я не могла, хоть и провела ночь на ногах.

К восьми утра они вернулись. Я услышала голоса внизу. Затем — детский плач. Через несколько минут Герман принес мне малыша.

— Вы были у врача?

Он ничего не отвели, лишь раздраженно хлопнул дверью. Наверное, у них что-то сорвалось, но я не знала, что именно. В свои планы Герман меня не посвящал, лишь намекал — в самых общих чертах…

Димочка лежал в конверте, закрыв глаза. От него, как от печки, шел жар. Я взяла его на руки. Мальчик был вялый и не хотел шевелиться. Я попыталась дать ему попить, но сок продался из уголков рта. Димочка застонал, открыл глазки и тихо, тихо заскулил… Я высунулась на лестницу и крикнула:

— Эй, вы! Ребенок умирает! — ожидая, что все посрываются с мест.

Но бурной реакции на мои слова не последовало. Герман неторопливо поднялся в спальню, прикрыл за собой дверь. Устало посмотрел на Димочку, на меня и ответил:

— Так сделай что-нибудь.

— Кто? Я?

Он кивнул.

— Ему нужен врач, у него температура, он горит, а у меня даже градусника нет!

— Я все понимаю, — очень спокойно произнес Герман. — Но ты ведь не хочешь, чтобы он умер? Значит, ты должна что-то сделать для него.

Он подошел ко мне и заботливо застегнул верхнюю пуговку на моей кофте.

— А градусник сейчас привезем. Скажи, что еще нужно, тоже привезем.

— Я не врач!

— Да, — хладнокровно подтвердил Герман. — У тебя проблема. Но думаю, мальчишка все же нужен отцу живым, а не мертвым. Так что постарайся. Иначе ты сама позавидуешь покойникам.

Я заказала кое-что из лекарств и книгу «Справочник фельдшера», которой обычно пользовалась бабушка Гедройц, когда мы болели. Герман не обманул. К часу дня все доставили, но мне это мало помогло. У малыша началась рвота, и я не могла влить в него ни капли лекарства. На меня напало тупое оцепенение. Герман, возбужденный, красный, поднялся в комнату.

— Как он?

— Плохо.

— В чем он лежал? Где эта штука?

Я протянула ему конверт.

— Давай сюда.

— Что вы собираетесь делать?

Герман весело подмигнул мне. Глаза у него были сумасшедшие, блестящие.

— Знаешь, детка, на твоем месте я бы выпил, — сказал он. — Хочешь? — Он поставил на тумбочку ополовиненную бутылку коньяка. — Помогает. Честно. Не скучай, скоро все кончится.

Чмокнул быстро меня в губы, нажал на кончик носа, улыбнулся. Ваял ребенка и вышел из комнаты.

Но у них снова что-то сорвалось! В три часа дня Димочку привезли обратно. Я слышала внизу его плач, но мне малыша не принесли. Внизу слышался шум голосов, все кричали, перебивая друг друга. Затем временно наступала гнетущая тишина, потом — взрыв голосов. Через некоторое время — снова тишина. До меня дошло, что они говорят по телефону. Снова ругань, крики, затем вдруг выстрелы. И гробовая тишина. Перестреляли они друг дружку, что ли? Я вжалась в угол, умирая от страха.

— Идем! — На пороге стоял мой охранник.

Я узнала его по черным туфлям с металлическими пряжками. Охранник взмахом ствола приказал идти за ним.

Стараясь не думать, куда он меня ведет и зачем, я спустилась на кухню. Под ногами, на полу, на плитке, я увидела пятна крови.

— Посмотри, что с ним, — приказал охранник, ткнув стволом мне в спину.

Знакомый гопник, согнувшись, сидел на табурете, держался за окровавленный бок и тихо выл. При виде раненого тупое оцепенение слетело с меня вмиг.

— О, господи, я же не врач!

— Заткнись, сука! — сквозь слезы провыл гопник.

Ах так? Раз ты можешь материться, значит, еще не подыхаешь! — решила и, стиснув зубы, осмотрела его рану. Это была даже не рана, а царапина. Пуля вырвала кусок мяса в боку и прошла по касательной. Я промыла ее марганцовкой, с удовольствием прижгла йодом, залепила пластырем и забинтовала. Закончив свою работу, вызывающе посмотрела на Германа.

— Все?

Он мягко ответил:

— Все. Молодец. Иди наверх.

Странно, но похвала его была мне приятна. Я осмелела окончательно.

— Где Димочка? Я хочу его видеть.

Герман неопределенно махнул рукой.

— Его пора кормить! — сказала я.

— Не надо.

— Ребенок болен! — настаивала я.

Запищал на столе телефон, облепленный проводами. Герман сделал жест рукой — всем застыть и заткнуться. Все застыли. Телефон тоскливо звонил, на экране бежали цифры… Вдруг Герман рявкнул:

— Да отведите же ее наверх!

Охранник толкнул меня стволом между лопаток.

— Вперед!

Затем они снова уехали и снова вернулись. Уже был вечер. Меня позвали вниз, к ребенку. Когда я увидела Димочку, мне стало страшно. Он похудел, осунулся и стал похож на печальную обезьянку в зоопарке. Мне разрешили его покормить, но через полчаса малыша снова стало рвать.

— Скоты. Гера, они ничего не дадут! — услышала я приглушенный разговор на кухне. — Скорее пацан сдохнет, вот увидишь. Что будем делать?

Ответ Германа я не расслышала. Раненый гопник, спящий на диване в холле, повернулся и захрапел, заглушая все звуки. Рука его безвольно свесилась на пол, челюсть отвисла.

За мной никто не следил. Охранник присоединился к совещанию на кухне и стоял, повернувшись ко мне спиной. Я обернулась на входную дверь. Какой соблазн — попробовать тихо подойти и повернуть ручку… Словно услышав мои мысли, охранник обернулся ко мне.

— Закрыто, — предупредил он, стволом указывая на дверь. — Можешь даже не посматривать в ту сторону.

На кухне громко захохотали. Вышел Герман, сел со мной рядом, дружески обнял за плечи.

— Что вы ржете? — с упреком сказал он, поправляя прядь волос у меня над ухом. — Зачем обижаете девушку? Это наш маленький духовный вождь, организатор и вдохновитель. Куда ей бежать? Ей бежать некуда. На свободе ее, в отличие от вас, ждет Бутырка. А что? Вас она не знает. Меня при любом раскладе выгородит мамаша младенца. Считайте, меня вообще здесь нет. Эта гнида, — он кивнул па раненого гопника. — зашьется так, что за сто лет не откопаешь. Одну ее все знают, и ей одной париться за всех. И если киндер, не дай бог, помрет… Ей придется сидеть за убийство, лет эдак семь-восемь. А вы ржете, обижаете девушку!