Паруса действительно сделаны из тонкого непрозрачного стекла — синего, белого и голубого, в то время, как сам каркас судна — из толстой витой проволоки.

— Очень красиво.

— Знаешь, как это называется? — Тим скребет пальцем одну из частей паруса.

Я трясу головой.

— Это грот-мачта, — объясняет парень. — А это фок. Кливер. Стаксель. Топсель. Фишерман, — перечисляя все эти незнакомые для меня названия, Тим указывает их расположение. — Лет в тринадцать у меня случился бзик с этими парусами, — его губы трогает грустная улыбка. — Я уже и забыл. А она помнила…

— Да-а-а, — тяну я, не подавая вида, насколько меня впечатлила его сентиментальность. — Похоже, твоя бабушка и правда была удивительной.

— Была… — мрачно повторяет за мной Тим. — Она была классной. И я думал, так будет всегда. Мы все ее звали Марго. Не бабушка, не мама, не Маргарита Геннадьевна. Только Марго. Она была немного с прибабахом. Ни за что не хотела стареть. И постоянно выспрашивала у меня про девчонок, советы разные давала… А я даже не знал, что она сильно болела… Короче, я кошмарный чел, — резюмирует Тим, отодвигая от себя парусник.

Он опускается на стул напротив меня и безразлично смотрит в окно. На такой высоте видно столько неба, что я в очередной раз этому удивляюсь.

— Нет. Ты не кошмарный, ты просто запутался. Ты только не сиди так и не изводи себя. Потери мы не можем контролировать, но когда чем-то занят, это помогает отвлечься от тяжёлых мыслей.

— Точно, — хмыкает Тим, — я хотел напиться.

— Если ты думаешь, что это поможет…

Чемезов поворачивается ко мне и с заинтригованным видом интересуется:

— А какие ещё варианты?

Я пожимаю плечами.

— Можно готовить. Или стирать. Меня стирка очень успокаивает.

Тим издает смешок.

— Ты погнала, да? Я буду стирать? Я? Вот этими вот руками? — демонстрирует свои ладони.

— Тогда давай готовить, — предлагаю ему.

Тим недоверчиво смотрит на меня.

— Может, лучше закажем пиццу?

— Я не хочу пиццу. Я хочу блины. У тебя есть мука?

— Ты и блины умеешь делать? — он произносит это таким тоном, будто я призналась ему, что умею собирать адронный коллайдер.

— Это называется "печь".

— Ой ладно, я знаю, как это называется. А мука где-то была. Вот на днях твоя подружка же что-то Фрицу жарила, — говорит Тим, поднимаясь со стула. — После того, как тот отжарили ее, — добавляет он с идиотским смешком.

— Фу, Тим! — морщусь я, закатывая рукава своего шерстяного платья.

— Что естественно, то небезобразно, — возражает Тим. При этом я улавливаю отвращение в его голосе. — Вот. Давай свои блины, — он достает из шкафчика пакет с мукой.

— В смысле? Ты будешь помогать.

Затем я прошу Чемезова достать из холодильника молоко, купленное для кота, яйца, сливочное масло, а также найти глубокую миску и сковороду.

— Вот ты где, зассанец, — поставив на плиту сковороду, Тим опускается на корточки и хватает показавшегося из-под стола котенка.

— Тимошка со мной. И не надо на него наговаривать, он в лоток ходит, — сообщаю я.

Тим одаривает меня странным взглядом, а затем с хитрым прищуром смотрит на кота.

— Тезка, значит?

Мои щеки вспыхивают как два блина на сковородке.

— Ты здесь ни при чем, — стараюсь скрыть, что смущена.

— Уж куда мне? — с иронией в голосе произносит Тим. — Разве кому-то придет в голову называть кота моим именем, да, Дина?

Разбивая в миску яйца, я ощущаю на себе его насмешливый взгляд.

— Ну, возможно, я немного думала о тебе, — робко говорю я, слишком придирчиво разглядывая содержимое миски.

— А я теперь постоянно о тебе думаю, — безо всякой робости признается Тим. Разволновавшись, я роняю в миску кусочек скорлупы и начинаю ее вылавливать. — Спасибо, что осталась, — добавляет парень, становясь рядом.

— Да не за что.

— Чую, и наломаем мы с тобой дров.

— А вдруг нет? — как ни в чем не бывало тянусь в навесной шкаф за сахаром.

— Ты же понимаешь, что вся эта болтовня про нашу дружбу — бред собачий? — усмехается парень.

— Конечно, — поднимаю к нему лицо. — Где у тебя венчик?

Тим даже подвисает от моего вопроса.

— Где у меня что?

— Ясно, — я открываю ящик со столовыми приборами и протягиваю парню вилку. — Значит стой и делай так, — нарочно говорю с ним учительским тоном. — Это называется “размешивать”.

— Вот так? — Чемезов гоняет желтки по часовой стрелке.

— Побыстрее. Мы же не хотим, чтобы эти яйца там стухли? — дразню его, добавляя ложкой сахар.

— Не-а. Не хотим. Вот так нормально? — Тим начинает активнее взбалтывать яйца.

— Да, — удовлетворенно киваю.

Внезапно Чемезов снова замедляется, а потом и вовсе прекращает мешать.

Я снова чувствую, как его взгляд скользит по моему лицу, и медленно поворачиваюсь.

Тим отпускает вилку в свободное плавание. Я слышу, как она шмякается на дно, когда Чемезов берет меня за локоть, а другой рукой бережно разворачивает к себе.

— А если так?

Сильные ладони скользят по моей талии вверх и вниз.

Я чувствую, как напрягается каждый его мускул, словно Чемезов легкоатлет, стоящий на низком старте. Мое тело тут же откликается на нашу близость приятной дрожью внизу позвоночника.

— Тим… — жалобно бормочу, опуская взгляд на его восхитительный рот.

— Можно? — парень тянется к моим губам, но не касается их.

Я медленно киваю и, ощутив на коже теплое прерывистое дыхание, прикрываю глаза. Поцелуй Чемезова легкий, но такой умелый и опьяняющий, что у меня слабеют колени. В нем нет ни превосходства, ни желания что-то кому-то доказать, только нежные касания губ и языка, вызывающие в душе невероятный восторг, а на коже — мурашечное столпотворение.

Когда Тим отстраняется, я смущенно опускаю глаза. Переплетая наши пальцы, Чемезов вращает меня будто в танце и ставит лицом к столу, а сам прижимает к спине.

Я все еще нахожусь под впечатлением от нашего поцелуя и с грацией тряпичной куклы позволяю парню манипулировать собой. Вручив вилку, Тим обхватывает мою кисть своей ладонью и начинает взбалтывать яйца и сахар.

— В свое оправдание хочу сказать, что я здесь не за этим, — бормочу себе под нос.

— Конечно же нет, — усмехается Тим, проводя пальцем по моей руке от локтя до запястья. — Но это было здорово.

Глава 16. Тим

Несколько недель спустя…

Вот одна интересная штука, которую я заметил в себе недавно: мне нравится проявлять свои чувства. Причем неважно, где — дома, на улице или в универе. Будь моя воля, я бы