- Мы договорились. Я оплачиваю все, что касается Аниной книги. Прибыль моя.

- Похоже на то.

- И к моей жене ты не подходишь.

Он веселится пуще прежнего и кивает.

- Похоже на то. Если сможешь получить прибыль — я ее за километр начну обходить.

Киваю и встаю. Потом поправляю пиджак и разворачиваюсь, чеканя шаг в сторону лифта.

Конечно, я оплачу. Ага, триста раз. Нет, мой дорогой. Все оплатишь ты, и никакой прибыли не увидишь ты. А я? Я получу все.

«Когда все ровно – это замечательно»

Глеб

Я приезжаю домой еще через два часа после того, как покидаю издательство. И все по правилам: цветы, вино и любимый сыр Стефы, который стоит, как гребаный боинг в мире гребаных сыров.

Меня это бесит.

Я не скажу, что я большой любитель всех этих деликатесов. Не противник, конечно, но тонкости от меня все равно ускользают. Разницу между сыром за триста рублей и сыром за три тысячи я не вижу. Черную икру тоже не люблю; устрицы? Крабы? Круто, конечно, только я спокойно проживу и без этого. Моя любимая еда и в моменты взлета, и в момент падения — это жареная картошка с курицей. Ну, той, что с корочкой хрустящей. Точка. А у Стефы все иначе. Она любит дорогое вино, которое для меня все равно что чертова Изабелла — такая же отвратительная кислятина. И какой там букет? Какие ноты? Блядь, идите в жопу с этим дерьмом. Я их не чувствую. Сливы, мед, орехи — по нулям. А она чувствует. Или, как мне всегда казалось, просто притворяется. Как с современным искусством, понимаете? Сколько историй существует, когда какой-нибудь чел решает приколоться, снимает ботинок и ставит его посреди залы, а вокруг собирается толпа? И как они бурно обсуждают эту…господи, тонкую «заду-у-умку» автора. Что он этим хотел сказать? А? Ну что? Однажды я такое видел воочию. Мы с Аней были в Италии, она затащила меня на выставку, и самое яркое впечатление — как «ценители» прекрасного разглагольствовали на тему: наверно, это символ трудностей у других людей и попытка заставить нас отказаться от осуждения! Ага-ага, мол, отсылка к «поноси мою обувь, прежде чем пиздеть».

Точно.

Самое яркое впечатление с той выставки — Аня чуть не описалась от смеха, да и я тоже. Мы стояли и умирали вместе с автором этой шуточки — молодым, курчавым парнишкой. Блин, это было, конечно, очень смешно…я до сих пор улыбаюсь. Даже сейчас улыбаюсь, поднимаясь на свой этаж.

Да, это было очень смешно.

Перехватываю вино одной рукой, цветы пихаю туда же и лишь на мгновение позволяю себе еще немного насладиться теплыми воспоминаниями. А потом вставляю ключ в замок, поглубже их прячу и вздыхаю.

Ну, все.

Теперь готовься к головомойке.

Меня встречает тишина, и это напрягает. Аккуратно кладу связку на тумбу, вглядываюсь в темный коридор. С моей дрожащей супругой всякое можно ожидать: и бутылку в голову, и нож под ребро и…

Застываю.

Стефания выплывает из-за поворота и улыбается. На ней надето великолепное белье. Кружевное, черное, сексуальное. Прозрачное, чтоб его.

В горле сразу пересыхает.

Я многое могу сказать о своей супруге. Правда. Я очень многое могу о ней сказать плохого и очень мало хорошего, к сожалению. Но! Вот что-что, а внешность ей дана бомбическая. Подрывная. И за годы, проведенные вместе, это никак не изменилось.

Несмотря на алкоголь.

Несмотря на…господи, все! Думаю, дело в генетике. Ее мать тоже выглядит потрясающе для своих пятидесяти. Лет на тридцать восемь благодаря уколам красоты и частым походам к косметологу. У Ани мама тоже красивая. Я порой их сравниваю, но должен признать: она домашняя, спокойная женщина, а вот Тома — так меня просила называть себя настоящая теща, — она, конечно, секс машина. В прямом смысле этого слова. Как-то раз мы приехали со Стефой к ней, а у нее новый любовник. На двадцать пять лет моложе, чем она. И я хотел бы сказать, что это любовь, но то, что их связывало…кхм, сложно было вписать в это чувство. Всю ночь было сложно.

Стеф взяла от матери все самое лучшее. В этом плане точно. Она любит секс, и он великолепен, когда ей это выгодно. Почему-то я вижу, что сейчас ей это очень выгодно. Судя по тому, как блестят ее глаза…

- Привет, любимый… - говорит тихо, подходит ближе, постукивая тонкими шпильками о плитку.

Че-е-ерт…

Ей многое можно простить за один этот взгляд. За одно это томное «любимый». Можно многое простить и себе. Например, обмануться, что она это всерьез. Что она не играет. Что она не эгоистка, блядь, конченая. Всего на мгновение и за один этот взгляд.

Проглатываю слюну и молчу. Наблюдаю за ней. Если честно, то немного стремно — после моей выходки, я бы не удивился, если бы она сейчас достала из-за спины нож и вонзила мне прямо в сердце.

Я этого жду — одной своей частью; второй — просто не могу пошевелиться и на мгновение думаю: а может, и хуй с ним? От ее руки не грех и умереть.

Я когда-нибудь думал, что не грех и умереть от Аниной руки? Хм, интересный вопрос. не помню. Я ее такой вообще не помню, и была ли она такой — хороший вопрос. Интересный. Или нет.

Если честно, то сейчас я Аню вообще не помню. Стараюсь вытащить ее образ из памяти, но он тут же лопается, как мыльный пузырь, когда Стефа кладет руки мне на грудь и поднимает глаза.

Бля-я-я-дь…

У нее охренительные глаза. Охренительные губы. Охренительное тело.

Я вижу, что когда она делает вдох — мышцы на ее прессе напрягаются и вырисовывают в привлекательную линию. Вижу, как ее упругая, большая грудь вздымается. Вижу, как наяву, что внутри нее тесно и горячо.

Я хочу попасть в нее. Это чувство стирает весь разум и все минусы нашего брака. Когда она такая — я теряю разум абсолютно и снова чувствую ту дичайшую тягу. Иногда мне кажется, что у меня получилось избавиться от нее. Особенно когда Стефа нажирается до состояния невменоза и больше похожа на кусок мяса, чем на женщину. Когда она орет дурниной. Когда закатывает истерики. Да, мне кажется, что тяга моя умерла, но потом происходит такой момент, и она снова взрывается под кожей и становится мощнейшим выбросом эндорфина, адреналина и всех,