Я достала из холодильника бутылку воды. Несмотря на то, что моя кожа остыла после плавания, бутылка все равно казалась ледяной. Когда холодная жидкость скользнула в горло, я почти вздохнул от удовольствия. Затем я почувствовала тепло его тела у себя за спиной и с трудом смогла не зарычать.

— Прости меня, милая. Я облажался.

— Нет, Герман, ты просто сделал то, что у тебя всегда хорошо получалось — закрылся от меня. Я уже привыкла к этому, — теплые руки обхватили мои бедра, а его подбородок уперся в мое плечо. — Я не отгораживаюсь от тебя. У нас был разговор о твоем отце и Яне. А потом я как будто с разбега врезалась в стену. Ты в одно мгновение из теплого стал ледяным. Полностью отстранился от меня одним словом. Ты делаешь так не в первый раз, и не в последний, но это всегда ужасно ранит меня.

Он повернул меня лицом к себе.

— Детка, — мягко сказал он. Его ладони коснулись моего лица. — Ты знаешь, я не хочу причинять тебе боль.

— Я знаю. И к твоему сведению, уходить от меня снова было просто ребячеством.

— Я не уходил. Я знал, что ты злишься и нуждаешься в пространстве, и я знал, что не смогу держать себя в руках, если останусь здесь. Я бы давил на тебя и только усугубил ситуацию.

Не имея возможности возразить, я промолчала.

— Прости меня, — он легко поцеловал меня, но я не ответила. Его губы скривились. — Я смотрю, ты все еще злишься на меня.

— Да, — я нахмурилась, когда он прижал меня к шезлонгу. — Подожди минутку... - его рот на моем заставил меня замолчать, когда он опрокинул нас на матрас.

Положив нас на бок, он приподнялся на локте и сказал:

— Хочешь поговорить? Мы поговорим. Выбирай тему. Но проект...

— Ты не готов мне рассказать об этом. Я знаю, — ничего нового. Я прикусила губу. — Ты расскажешь мне о Льве?

Его глаза потускнели.

— Я уже рассказал.

Однажды. И он не сказал почти ничего.

— Тебе не обязательно рассказывать мне о его самоубийстве. Просто расскажи мне о нем: каким он был, как ты с ним познакомился, — расскажи мне хоть что-нибудь.

Герман просунул руку под ткань бикини и уложил ладонь мне на ягодицу.

— Я знал его с детского сада.

— Правда?

Он кивнул, на его лице появился призрак ностальгической улыбки.

— Мы не особо дружили до последнего года начальной школы. Но когда мы подружились, то оставались самыми близкими друг другу людьми до самого конца. Он был хорошим парнем. Популярным. Занимался спортом. Девушки любили его. Но внутри он был не так крут, как снаружи. У него было мягкое сердце. Душа поэта, говорит Лика, — Герман пожал плечами. — Они были близки. Он заботился о ней. Особенно дома. Он защищал ее от их отца, который любил лупить своих детей, когда выпьет — а это случалось часто. Лика не просто потеряла своего брата. Она потеряла своего защитника. Человека, который, как ей казалось, понимал ее лучше остальных.

— Она чувствует, что он бросил ее; что оставил ее справляться со всеми трудностями в одиночку, — предположила я.

— Да. Макс сделал все возможное, чтобы помочь Лике после смерти Левы. Ему кажется, что он должен был увидеть, что с Левой творится неладное. Вот почему он бросился к Лике, когда она спьяну позвонила и сказала, что ей не для чего жить. Он боится, что все повторится снова. Он чувствует себя виноватым.

На мой взгляд, Лика сказала то, что, как она знала, привлечет внимание Макса. Мерзкая манипуляторша. Я положила руку на грудь Германа.

— Ты рассказал мне, что Лика чувствовала по этому поводу. Ты рассказал мне, что чувствовал Макс. А что чувствовал ты?

— Я не знал, что чувствовать, — сказал он, проведя рукой по моему позвоночнику. — Я просто был в каком-то оцепенении по началу. Потом меня догнало осознание случившегося... и, скажем так, я не очень хорошо это воспринял.

— Никто бы не воспринял такое хорошо, Герман, — прослеживая линии и впадины мышц его пресса, я сказала: — Когда Лена солгала, что я пыталась покончить с собой, ты подумал, что это была выходка, чтобы привлечь внимание. Ты думаешь Лев тоже просто хотел привлечь к себе внимание? Попытка, которая зашла слишком далеко?

— Нет, Лев хотел умереть.

Мне хотелось спросить о многом, но я видела, как тяжело ему было. Он уже многое рассказал мне сегодня, и я могла пока отложить свои вопросы. Я нарушила напряженную тишину, решив тоже поделиться чем-то личным в ответ на его откровенность:

— Мама закончит свою жизнь сама в один прекрасный день. Она говорит, что не сможет жить без меня. Я верю в это. Но она не сможет жить и без Андрея тоже. Меня ей никогда не было достаточно. Если в тюрьме с ним что-то случится… я думаю, она покончит с собой в тот же день.

— Ты не будешь виновата, если она это сделает, — сказал Герман. — Дело не в том, что тебя ей недостаточно. Она просто ищет смысл своего существования в других людях. Она не цельная личность. Но ты не отвечаешь за нее, Агата.

— А ты не отвечаешь за то, что Лев сделал с собой.

Его глаза снова потускнели.

— Не отвечаешь, Герман. Раз уж я не отвечаю за то, что однажды сделает мама. Так что? Мы оба виноваты или мы оба взяли на себя слишком много?

Он вздохнул.

— Это совершенно другая ситуация.

— Если он погиб не от твоей руки, то ты ни в чем не виноват, — вздохнув еще раз, Герман лег на живот и прижался лбом к моему. — Решил замять тему, да?

— Я научился этому у тебя.

Он прикусил зубами мою нижнюю губу, а затем просунул язык в мой рот. Поцелуй был мягким, глубоким и примирительным.

— Даже не надейся, что я прощу тебя так просто. Я ожидаю множественных оргазмов, когда мы вернемся в наш номер.

Глаза Германа заблестели, как у хищника.

— Как скажешь, родная.

Глава 25

— Ты же любишь смотреть фильмы, правильно?

Я понятия не имела, что это значит. Но так звучала единственная подсказка, которую дал мне Герман, когда я спросила, какой номер он забронировал для нас в «Убежище» на сегодня. Но эта дурацкая подсказка совсем не помогала, а только усиливала мое любопытство.

Когда