Двойной стук раздался, когда я с увлечением читала научную статью, в которой подробно разбиралось различие между именной группой «на хуй» со значением обстоятельства места, наречием «нахуй» и омонимичным междометием. Видимо, эта чрезвычайно полезная информация и помогла мне удержать похуистическое лицо, не отвлекаясь на внешние раздражители.

— Привет, Юра!

И обратно в текст — укреплять себя в абсолютном похуизме.

Да гори оно все огнем. Абсолютно все. Весь мир.

Впрочем, надолго этого просветленного дао не хватило. Хотя бы уже потому, что со всей неотвратимостью подступала годовщина маминой смерти.

Во вторник Макс дежурил в академии, поэтому я заранее предупредила, что в среду приду к обеду. Могла вообще взять отгул — за тот месяц, пока впахивали на проверку, накопились переработки. Но у меня было занятие с оленями, перенести — сбить весь график.

С утра я поехала на кладбище. Маму похоронили на Большеохтинском, в могиле ее родителей. К началу службы в церкви я не успела, отстояла конец, подала записку на панихиду. У ворот бабульки продавали осеннюю рассаду и искусственные цветы, но я прошла мимо. Пластиковые никогда не любила, а бархатцы все равно не приживутся — по ночам уже холодно. Сначала накроет листьями с ясеня, потом снегом… До весны. А там посажу что-нибудь.

До нашего участка надо было пройти все кладбище наискосок. Ясный, солнечный, теплый день… Совсем не такой, как год назад. Если бы тот был таким, как сейчас, ничего не случилось бы.

Я собрала в мешок сухую траву, листья, всякий мусор, насыпавшийся с деревьев. Принесла воды, помыла плиту памятника, еще дедушкиного, на которую добавили имена бабушки и мамы. Потом, надев перчатки, подкрасила ограду. Мелкие хлопоты, отвлекающие от того, что стояло за спиной, дышало в затылок. Но вот я осталась с ним один на один — и пришлось посмотреть ему в глаза.

Присев на корточки, я уткнулась лбом в холодный серый гранит.

— Мама, мамочка, — шептала я, гладя полированный камень, — ну как же так вышло? Ты же столько еще всего собиралась сделать, помнишь? Говорила, что выйдешь на пенсию и будешь ездить по всему миру. И книгу напишешь. И пойдешь на курсы рисования. А еще говорила, что у меня родится дочка, такая же рыжая, и ты будешь с ней возиться. Будешь показывать ей Питер, гулять с ней на Стрелке и считать зверей на памятнике Крылову. И в Эрмитаж водить. И в Русский музей. Помнишь? Если бы ты знала, как мне плохо без тебя! Как я скучаю! И знаешь, я не могу поверить, что тебя нет. Как будто ты где-то далеко и не можешь приехать. Пожалуйста, прости меня! Разве я могла подумать, что так выйдет?

А в ответ лишь ветер шелестел листьями, да щебетала тихо какая-то птица, как будто жаловалась, что время бежит слишком быстро, что уже осень, да и зима совсем близко.

Если бы я могла плакать… Просто выплеснуть все свое горе, всю боль, чтобы она вылилась со слезами. Останется пустота, заполнится грустью и светлой памятью. Но этот разбухший внутри пузырь — он давил, мешал дышать, не давал радоваться жизни и думать о будущем. Тогда, год назад, рыдала Света, мамина сестра, плакали сослуживицы и соседки. Даже двоюродный брат Филипп, суровый мужик, хлюпал носом на похоронах. И только я словно превратилась в камень. Боль и вина грызли изнутри, не находя возможности выйти.

Я отрабатывала свои смены в клинике, делала все, что нужно, а потом возвращалась домой, ложилась на диван и смотрела в потолок. Иногда что-то ела. Приезжал Влад. Нет, он не утешал, ничего не говорил, но мне это было и не нужно. Просто чтобы кто-то находился рядом. Я цеплялась за него, балансируя на краю пропасти. В те месяцы он даже и не пропадал никуда… кажется. Или я не замечала? Да нет, заметила бы, если бы вдруг снова исчез, потому что стало бы не за кого держаться.

Начало понемногу отпускать только после Нового года — первого без мамы. Влад вытащил меня в ночной клуб, в шумную компанию. Я упиралась, но все-таки сдалась. Оказалось — и это стало открытием, — что за границами моего сжавшегося до размеров грудной клетки мира как ни в чем не бывало идет жизнь. Такая же, как и прежде.

Я научилась жить с болью и виной. Точнее, поверх них. Но они никуда не ушли. Человек привыкает ко всему, и к боли тоже. Чаще она была тупой, дремала в глубине. Иногда просыпалась и обжигала изнутри раскаленными иглами. Но и к этому я тоже привыкла.

Приехав на работу, я занялась накопившимися делами: чатом, проверкой и коррекцией приказов, потом пошла заниматься с юзерами. Все как обычно — четко, спокойно, с улыбкой. Но это была только моя оболочка, которая действовала на автопилоте. На самом деле я по-прежнему оставалась там — на кладбище, уткнувшись лбом в гранитный памятник. И еще глубже — в той минуте год назад, когда ответила на звонок с незнакомого номера и услышала женский голос, спросивший, кем мне приходится Елена Сергеевна Шубина.

Надо просто пережить этот день. После работы за мной заедет Филя. Посидим, вспомним, помянем вчетвером: он с женой, я и Света. Вернусь домой и лягу спать. Завтра станет легче. Должно стать. Пусть и не намного.

— Юль, ты как вообще? — спросил к концу дня Макс, выйдя в куртке из своего закутка.

— В порядке, — кивнула я. — Уходишь?

— Да. Поедем с Зоей квартиру смотреть. Моя маленькая, и ей до работы далеко.

— Решили жить вместе? — в другое время я, может, проявила бы больше интереса, но сейчас спросила только потому, что он наверняка этого ждал.

— Пока да, а там видно будет.

— Ну поздравляю.

Он ушел, и я осталась с Генкой: Кристина засела с сыном на больничный. Мне с самого начала некомфортно было находиться с ним в отделе вдвоем, а сейчас и подавно. Ушла бы, но Филя обещал приехать к половине шестого — почти через час. Пришлось стиснуть зубы и сделать вид, что страшно занята работой, хотя в голову уже ничего не лезло. Просто сидела и бездумно тасовала папки в программе.

— Пойду перекурю, — Генка встал и потянулся.

— Угу, — буркнула я не без облегчения: перекуры у него затягивались как минимум на полчаса, а там уже и время уходить.

Дождавшись, когда дверь за ним закроется, я закрыла ноут, уперлась лбом в сложенные на столе руки и провалилась в какое-то странное оцепенение. И даже не сразу среагировала, когда после короткого двойного стука щелкнул замок.

Глава 18

Юра

Сначала я подумал, что она плачет. Но Юля подняла голову, обернулась — глаза были сухими, а вот на лице такое отчаянье, что в паху мгновенно образовалась наледь. Так бывает, когда при тебе кто-то прищемит дверью палец. Или когда кому-то плохо, а ты прекрасно знаешь, почему и каково это.

— Юля?..

Я запнулся, не зная, как спросить.

«С тобой все в порядке?»

Очевидно же, что нет.

«Что случилось?»

И это я тоже знал — что. Отозвалось изнутри тем самым, что так и не прошло за двадцать с лишним лет. Я сейчас чувствовал ее боль как свою.

Подошел, подвинул к ее столу стул, сел рядом. Юля опустила глаза, стиснула правой рукой левую, но я успел заметить, как дрожали ее пальцы. И губы — тоже.

— Сегодня… годовщина, — сказала она через силу. — Год. Мама… Авария. Я ездила на кладбище утром.

— Я знаю, Юль.

— Ей надо было на встречу. Тогда. Она в газете работала, редактором. Был сильный дождь. Гроза. Она поехала на такси. Грузовик занесло со встречки.

Говоря короткими рваными фразами, Юля смотрела куда-то сквозь меня, явно ничего не видя. Только то, что было в прошлом. Я разжал ее судорожно, до белых костяшек сжатые пальцы, накрыл их ладонью.

— Мне позвонили. Из больницы. Я никак не могла поверить. Все думала, что это какая-то ошибка. До сих пор не могу. Утром смотрела на памятник и думала: нет, она не там. Она просто уехала куда-то. Далеко.

Юля тяжело дышала, так же судорожно и рвано, на грани всхлипа, с трудом сглатывала слюну — горло перехватывало спазмами.