Но сын смотрит на меня такими взрослыми глазами, что хочется провалиться сквозь землю. Он всё понимает. Этот одиннадцатилетний мальчишка всё чертовски понимает.

Звоню Руслану. Гудки. Много гудков. Конечно, он не поднимает. Зачем ему отвечать на звонки бывшей жены?

— Алло, — наконец слышу его усталый голос.

— Нас вызывают в школу. К Савелию, — говорю я без предисловий.

Пауза. Длинная, тягучая пауза, во время которой я слышу, как он дышит.

— Когда? — коротко спрашивает он.

— Сегодня в два.

— Что случилось?

— Подрался.

Ещё одна пауза. Теперь я представляю, как он трёт лоб рукой — эта привычка у него с института.

— Хорошо. Буду.

И трубка снова гудит. Вот так. Никаких "как дела", никаких "как ты". Деловито. По-деловому решаем проблемы с сыном, который страдает из-за нашей войны.

На встречу с директором школы я наряжаюсь как на похороны. Чёрное платье, чёрные туфли, чёрная сумка. Словно готовлюсь хоронить наш брак окончательно. Хотя, что там хоронить — он уже давно мёртв, просто мы всё никак не можем выкопать могилу.

Руслан приезжает одновременно со мной. Выходит из своей чёрной машины в строгом костюме, выглядит как преуспевающий бизнесмен, которым и является. Красивый, сука. До сих пор красивый, несмотря на все наши скандалы.

Мы идём к входу в школу, не глядя друг на друга. Как два незнакомца, которые случайно оказались рядом. А ведь когда-то мы были семьёй. Когда-то я гордилась, что иду рядом с этим мужчиной.

— Здравствуй, — бросает он мне, когда мы поднимаемся по ступенькам.

— Привет, — отвечаю я сухо.

И всё. Больше слов не находим. Что тут скажешь? "Как дела?" "Как твоя любовница?" "Как твоё новое жильё?" Лучше молчать.

Директор встречает нас в своём кабинете. Елена Ивановна, женщина лет пятидесяти, которая видела всякое за свою карьеру. Но сейчас она смотрит на нас с явным беспокойством.

— Присаживайтесь, — кивает она на стулья перед столом.

Мы садимся. Я — справа, Руслан — слева. Между нами можно танцевать. Дистанция как в фехтовании.

— Я вызвала вас, потому что ситуация с Савелием становится критической, — начинает директор. — Вчера он подрался с одноклассником. Серьёзно подрался. Мальчику наложили три шва на бровь.

У меня внутри всё переворачивается.

— Господи, — шепчу я. — Он что, ранил ребёнка?

— К сожалению, да. И это не первый инцидент. Савелий стал агрессивным, замкнутым. Учителя жалуются на его поведение.

Руслан сидит как каменный истукан. Только скулы ходят ходуном.

— А что говорит сам мальчик? — спрашивает он ровным голосом.

— Ничего не говорит. Молчит. Но наш психолог хочет с вами поговорить. Жанна Викторовна сейчас придёт.

И тут заходит женщина лет сорока, в очках, с добрым, но усталым лицом. Школьный психолог. Та, которая каждый день видит детские трагедии.

— Здравствуйте, — садится она рядом с директором. — Я работаю с Савелием уже две недели. И должна вам сказать — ребёнок находится в состоянии сильного стресса.

— Из-за чего? — спрашиваю я, хотя прекрасно знаю ответ.

— Из-за семейного конфликта, — прямо говорит Жанна Викторовна. — Савелий постоянно спрашивает, по чьей вине разводятся родители. Винит себя в том, что не смог их помирить.

Слова бьют как пощёчина. Господи, что мы наделали... Что я наделала...

— Он стал агрессивным, замкнутым, у него проблемы с концентрацией внимания, — продолжает психолог. — На уроках отключается, витает в облаках. А вчера сорвался.

— На кого он напал? — хрипло спрашивает Руслан.

— На Мишу Коротеева. Тот сказал что-то про развод родителей Савелия, и ваш сын просто взорвался.

Я закрываю лицо руками. Вот оно. Наша грязная война дошла до школы. Теперь все знают, что семья Громовых разваливается.

— Я предлагаю семейную терапию, — продолжает психолог. — Ребёнку нужна помощь, чтобы пережить развод родителей. Но работать придётся всем вместе.

— Я согласна, — быстро говорю я.

— И я согласен, — сухо отвечает Руслан.

Но даже в этом моменте, когда речь идёт о нашем сыне, я чувствую напряжение. Мы сидим рядом как два враждующих генерала на переговорах.

— Хорошо, — кивает психолог. — Но должна вас предупредить — это будет сложно. Ребёнок чувствует ваше напряжение, вашу враждебность друг к другу. Дети как губки, они всё впитывают.

— Мы понимаем, — говорю я.

— Понимаем, — эхом отзывается Руслан.

Но понимаем ли? Или только делаем вид?

— Можно нам поговорить с сыном? — спрашиваю я.

— Конечно. Я его позову.

Директор выходит и через минуту возвращается с Савелием. Мой мальчик выглядит потерянным. Маленький, хрупкий, с опущенными глазами. На правой руке синяк.

— Привет, мам, — тихо говорит он. — Привет, пап.

И вот тут я не выдерживаю. Встаю и обнимаю его. Крепко-крепко, как будто могу защитить от всего мира.

— Солнышко моё, — шепчу я в его волосы. — Прости меня. Прости нас.

Савелий обнимает меня в ответ, и я чувствую, как он дрожит. Этот сильный мальчишка, который всегда держался молодцом, дрожит в моих объятиях.

— Мам, а вы больше не будете ругаться? — спрашивает он так тихо, что я едва слышу.

И тут Руслан встаёт. Подходит к нам и кладёт руку сыну на плечо.

— Мы постараемся, сын, — говорит он хрипло. — Обещаем.

— Но вы всё равно разведётесь? — поднимает Савелий на нас свои зелёные глаза.

Я смотрю на Руслана. Он смотрит на меня. И впервые за последние месяцы я вижу в его глазах не злость, не раздражение, а боль. Такую же боль, какая разъедает и меня.

— Не знаю, солнышко, — честно говорю я. — Не знаю.

— А я хочу, чтобы вы были вместе, — всхлипывает Савелий. — Как раньше. Когда мы все жили дома и ходили в парк по воскресеньям.

Господи, как давно это было... Кажется, в другой жизни.

— Савелий, — говорит Руслан, присаживаясь на корточки рядом с сыном. — Послушай меня. Что происходит между мной и мамой — это не твоя вина. Никогда не была твоей виной. Ты прекрасный мальчик,