Вторая встреча с ним происходит в лифте на девятом этаже.
Я захожу с охапкой тяжёлых папок — заявки на пропуска и отчёты по командировочным, которые с утра свалили именно на меня. Балансирую как могу, но двери начинают закрываться слишком быстро, и я уже готова врезаться всем этим хозяйством в металл. Внезапно чья-то ладонь удерживает створку, и я поднимаю глаза.
Батянин…
Стоит рядом, внешне равнодушный, но привычно сосредоточенный. Когда двери захлопываются, он одним движением чуть сдвигает мою ношу к себе, так что я не прижимаюсь к стенке. Его пальцы на секунду касаются моего локтя, и мне приходится сделать глубокий вдох, чтобы не выдать сбившееся дыхание.
Он бросает на меня короткий взгляд и, помедлив, опускает его на корешки папок с надписями.
— В кадры несёте? — уточняет негромко своим умопомрачительным голосом и, не дожидаясь ответа, добавляет: — Это сразу к Тамаре Николаевне, она быстрее всех такие заявки закрывает.
И всё. Будничный совет, никакой особой интонации, а потом он и вовсе выходит на следующем этаже, даже не взглянув в мою сторону. Но почему-то у меня внутри до сих пор гудит это короткое прикосновение и то, как он так легко угадал мои шаги, словно заранее знал, куда я иду.
И ещё этот его единственный взгляд… задумчивый, слишком внимательный…
Я никак не могу отделаться от мысли, что всё это из-за дурацких сплетен про мой «роман» с курьером. Он точно уже слышал! И теперь раздумывает, что за страсти я тут устраиваю под его носом. От этого подозрения мне становится неловко вдвойне: я ведь и сама толком не понимаю, как оправдаться за то, чего вообще не было.
Третья встреча с ним происходит так, что я до сих пор не понимаю, как выжила без инфаркта.
Стою у стойки, проверяю список пропусков, когда мужчина средних лет с красным лицом и тяжёлым дыханием буквально наваливается на меня с требованием:
— Давайте быстрее! У меня сроки согласования поджимают!
Он стучит кулаком по стойке, ручка подпрыгивает, я вздрагиваю и роняю бейдж прямо на пол. Щёлк — и этот кусочек пластика вдруг становится центром вселенной.
Я уже тянусь наклониться, но в этот момент с тихим гулом разъезжаются створки VIP-лифта, и оттуда выходит Батянин. Не спеша, с той самой ленивой грацией успешного делового человека, которому никогдаи никуда не нужно торопиться.
Вместо того, чтобы пройти мимо, к отдельному выходу для руководства, он останавливается рядом. Чёрные глаза — обычно спокойные и непроницаемые, — на мгновение задерживаются на бейдже у моих ног, потом скользят выше, на меня саму…
И я с упавшим сердцем понимаю: он мгновенно оценил всю неловкость ситуации, в которую я, как сотрудник младшего звена, обязанный угождать даже самым грубым клиентам, только что вляпалась.
Обычно в таких случаях начальство всегда выбирает сторону клиента. Пусть орёт, пусть давит, лишь бы не потерять контракт или лишний нолик в отчёте. Чувства таких, как я, никто не берёт в расчёт: мол, потерпишь, девочка, это же твоя работа…
Однако мои смиренные ожидания не оправдываются.
Вместо того, чтобы приказать мне поторопиться, Батянин переводит свой гипнотически чёрный взгляд на клиента.
— Здесь принято разговаривать вежливо, Николай Иванович — его голос звучит низко и ровно, не громко, но так, что слышно всему холлу. — Уважение всегда идёт впереди любых требований.
Глаза грубияна расширяются, когда ему становится ясно, кто остановился рядом.
— Ой, Андрей Борисович! — он едва не спотыкается о собственные ноги, спеша развернуться к нему. — Разрешите, я сам… бейдж… сейчас!..
К моему удивлению, он действительно дёргается вниз самолично. Я даже не сразу могу поверить этому, до того абсурдная вырисовывается картина: солидный дядька на коленях шарит по полу, хватает мой бейдж двумя руками, словно это золотая медаль, и протягивает мне с заискивающим видом побитой псины.
Я машинально беру пластик, пытаясь спрятать смущение, а мужчина, всё ещё полусогнутый, торопливо оправдывается:
— Андрей Борисович, прошу прощения, я же так… на эмоциях просто…
Воздух в холле будто густеет. Батянин чуть поворачивает голову, наблюдая за искоса за его суетливыми движениями. Словно большой сытый хищник перед вертящейся у его ног гиеной в поисках объедок.
— Ваш проект пока на рассмотрении. Мы свяжемся.
Злосчастный Николай Иванович застывает, а я вдруг с пылающими щеками понимаю, что вся очередь посетителей к моей стойке вдруг стала очень тихой. Многие из них почему-то пялятся в первую очередь не на Батянина с грубияном, а на меня. Ага, мол, что это за драгоценный офис-менеджер такой, из-за которого разгорелся весь сыр-бор?..
Батянин делает лёгкий кивок в мою сторону: «работайте дальше» — и уходит. Всё предельно по-деловому, ни одной лишней эмоции. Но нагрубивший мне мужчина бледен настолько, что даже его красное лицо обесцветилось. Еще бы, ведь всё, о чём он думал, все его «поджимающие сроки согласования» теперь зависят от настроения недовольного Батянина.
Продолжая оформлять пропуски, я еще долго пребываю в легком оцепенении.
Внутри гул, словно сердце ударилось в грудную клетку, и странное чувство: я хочу улыбнуться, хотя повода нет. Батянин ведь не меня защищал, а порядок. Но в ту секунду я слышала его великолепный голос слишком близко и чувствовала защиту слишком остро, чтобы так просто отмахнуться от того, что испытываю.
Ну вот и как с этим жить? Я же понимаю, что это может быть просто вежливость генерального. Почему не могу прекратить свои внутренние фантазии и домыслы?
Мысленно хватаю себя за ухо: «Лиза, хватит! Это просто начальственное обаяние. Привычка уважительного поведения с женщинами в сложном жизненном положении!»
Однако внутренний голос скептически так и нашептывает возражения: «Так-то оно так… только почему-то с другими он не заступается перед скандальным клиентом лично, не задерживает взгляд и не произносит «Елизавета» таким тоном, будто у слова есть вкус…»
Вечером я выхожу из офиса обессиленная.
Но даже несмотря на тяжёлый и суетливый день, в голове так и продолжается этот мой внутренний спор: «Не смей влюбляться, Лиза! Не смей! Это просто генеральный. Он такой, какой есть, и ты тут ни при чём».
Глава 27. Глюки повсюду
С самого утра всё как-то не так.
Телефон пару раз звонил, но когда я поднимала трубку — там была тишина. Ни дыхания, ни шороха, просто пустота. Думаю: может, сбой связи. Но после третьего такого звонка начинаю ловить себя на том, что невольно прислушиваюсь к каждому шороху в коридоре. Очень уж такого рода странные вещи напоминают мне завязку к одному известному фильму-ужастику.
Иду через турникеты и сворачиваю сразу в пустой коридор, где туалеты, и вдруг чувствую, что кто-то пристально смотрит в спину, аж прожигает. Оборачиваюсь — никого такого.
Ну, разве что Вован, наш охранник и он же приятель айтишника, стоит у пролёта с видом каменной глыбы и отрешенно-мрачно пялится в стенку. Наверное, недоволен, что и вчера, и сегодня его поставили дежурить на первом этаже. Последний раз я его видела накануне, когда Батянин осадил из-за меня грубияна на пропускной. Тогда Вован смотрел с большим интересом на ужимки краснолицего, как и все остальные. Но сейчас ему явно нет до меня никакого дела, это очевидно.
И всё же я вдруг замечаю, что начинаю подозрительно коситься на него и тут же себя ругаю за самонакрутку. Что за бред, это всего лишь охранник. У него работа такая — стоять и быть угрюмым.
После туалета я только-только подхожу к своей стойке, а неподалеку уже вовсю идёт репетиция «битвы века»: Юлька и Маргоша, которая накануне не видела лично инцидента с Батяниным, взяв отгул на остаток дня. У первой — ухмылка от уха до уха, у второй — воинственно сдвинутые брови. Всё как обычно. Одна источает сатиру, а другая драматизирует.
— Ты всё это придумала! — кипятится Марго, бренча от злости кружкой с серебряной ложечкой, в которую так и не успела налить кофе. — Никакого «рыцарства» не было, сказочница нашлась, блин!
