— Вероятно, да, — отвечаю честно. — Но это не меняет того, что мы оба любим вас с Даниилом больше всего на свете.

— Папа хочет, чтобы мы жили с ним, — говорит она, и это не вопрос. — Он сегодня спрашивал, нравится ли нам его новая квартира. Говорил, что там есть комнаты для нас. И что в его районе хорошая школа.

Новая квартира? Комнаты для детей? Он уже всё спланировал, даже не обсудив со мной.

— Ника, послушай, — я беру её за плечи, смотрю в глаза. — Никто не может заставить тебя жить там, где ты не хочешь. Ни я, ни папа. Когда придет время, тебя спросят, с кем ты хочешь остаться. И любой твой выбор будет правильным.

— А если я хочу остаться с тобой? — спрашивает она, и в её голосе слышится страх. — Папа не рассердится?

— Может и рассердиться, — отвечаю честно. — Но это не твоя вина. Никогда не будет твоей виной.

Она прижимается ко мне, обнимает крепко-крепко. Я чувствую, как она дрожит.

— Мам, — шепчет она мне в плечо, — Даниил не понимает, что происходит. Он думает, что Вероника просто папина подруга. Что мы все будем дружить.

— Я знаю, солнышко. Он еще маленький.

— Он сказал... — она запинается, — он сказал, что хочет, чтобы Вероника жила с нами. Потому что с ней весело, и она не устает, как ты.

Каждое слово как нож в сердце. Павел настраивает против меня даже восьмилетнего ребенка.

— Это нормально, — говорю я, скрывая боль. — Даниил видит только веселую часть. Парки, мороженое, игры. Он не понимает, что за этим стоит.

Ника отстраняется, смотрит на меня серьезно:

— Я не хочу, чтобы она была моей мачехой. Никогда.

— Ника, — я осторожно подбираю слова, — что бы ни случилось между мной и папой, он всегда будет твоим отцом. И если в его жизни появляется другая женщина... это не значит, что он любит тебя меньше.

— Знаю, — кивает она. — Но я не буду называть её «мамой». Никогда. И не позволю Даниилу.

В её словах столько решимости, что я не знаю, плакать мне или гордиться. Моя девочка встаёт на защиту нашей семьи, когда её отец разрушает её изнутри.

— Никому не нужно никого называть мамой, — говорю я, обнимая её. — А теперь ложись спать. Завтра важный день.

Она устраивается в кровати, я укрываю её одеялом, целую в лоб.

— Мам, — окликает она, когда я уже у двери. — Папа сегодня говорил по телефону. Думал, что я не слышу. Он сказал кому-то, что «документы почти готовы» и что «она ничего не получит». О чём он говорил?

Холод пробегает по спине. Павел продолжает свои махинации с имуществом, готовясь оставить меня ни с чем.

— Не беспокойся об этом, — улыбаюсь я. — Взрослые проблемы.

Она кивает, но я вижу, что не убедила её. Моя дочь слишком умна, чтобы не понимать, что происходит.

Выхожу из её комнаты, тихо закрываю дверь. В коридоре темно, только полоска света из-под двери нашей с Павлом спальни. Он ещё не спит. Вероятно, разговаривает с Вероникой, рассказывает, как прошёл день, планирует следующие шаги.

Глава 15

Пластиковый стаканчик с кофе согревает ладони. За окном кафе — дождь, серый, унылый, словно вторящий моему настроению. Посетителей мало… пара студентов в углу, уткнувшихся в ноутбуки, да пожилая женщина с книгой у окна. Я нервно поглядываю на часы. Максим опаздывает, что ему несвойственно.

Это была его идея — встретиться за пределами больницы, "на нейтральной территории", как он выразился. После того, как я рассказала ему о ночном разговоре с Никой, о планах Павла насчет "новой квартиры с комнатами для детей", Максим настоял на серьезном разговоре.

Звякает колокольчик над дверью. Максим входит, встряхивая мокрый зонт. Его взгляд сразу находит меня, и он улыбается — тепло, ободряюще. В больнице я привыкла видеть его в хирургическом костюме или белом халате, сейчас же, в темно-синем свитере и джинсах, он выглядит моложе, менее официально.

— Прости за опоздание, — говорит он, садясь напротив. — Полина забыла учебник, пришлось возвращаться.

— Ничего, — улыбаюсь я. — Как она?

— Нервничает из-за конкурса по скрипке на следующей неделе. Практикуется до мозолей на пальцах.

Его глаза теплеют, когда он говорит о дочери. Эта любовь, безусловная, глубокая, заставляет меня вспомнить, как Павел говорил о наших детях в начале — с той же нежностью, с тем же обожанием. Когда это изменилось? Когда дети стали для него просто продолжением его имиджа успешного человека, а не самостоятельными личностями с потребностями и чувствами?

Максим заказывает себе эспрессо, потом снова поворачивается ко мне:

— Как прошло утро? Павел все еще дома?

— Уехал рано, — отвечаю я, размешивая сахар. — Сказал, что у него важная встреча в Москве, вернется поздно. Странно...

— Что странно?

— Раньше он всегда сообщал подробности. С кем встреча, о чем, когда вернется точно. А сейчас — словно отчитался по минимуму и исчез.

Максим задумчиво смотрит в окно, будто выбирая слова.

— Лена, я пригласил тебя не просто так, — говорит он наконец. — Мне кажется, ты не до конца понимаешь, во что ввязываешься.

— О чем ты?

— О разводе с человеком вроде Павла.

Его тон становится серьезнее. Даже мрачнее. Словно он говорит не о бракоразводном процессе, а о войне.

— Я прошел через это, — продолжает он, не дожидаясь моего вопроса. — Пять лет назад. Когда Полине было шесть.

Я удивленно поднимаю брови. Максим никогда не говорил о своем разводе. Я знала, что он воспитывает дочь один, но детали всегда оставались за кадром.

— Ее мать, Алина, была... сложным человеком, — он делает паузу, подбирая слова. — Эгоцентричная, привыкшая получать все, что хочет. Когда я сказал, что больше не могу так жить, она обезумела. Не от горя — от ярости, что я осмелился уйти первым.

История звучит пугающе знакомо. Только в моем случае роли поменялись — это Павел не может смириться с мыслью, что я