Я понимаю, что происходит. Паблики, связанные с маникюром, новости города, отзывы на профессионалов — все, что отслеживает каждый уважающий себя мастер любого профиля, пестрили «обличающим» отзывом на нашу студию и конкретно на меня. Комментов под постами много, просмотров во много раз больше.

Разумеется, после таких публикаций, рейтинг студии сильно упал. Новые записи теперь отсутствуют не только у меня, но и у других девочек. О размере убытков руководительницы не хочется и думать.

Меня вызвала Элина. Её кабинет, обычно такой светлый и дружелюбный, сегодня казался камерой для допроса. Сама она сидела за столом, и перед ней лежал распечатанный лист. Её лицо было невозмутимым, профессиональным, но в уголках губ таилась усталая складка разочарования.

— Арина, присаживайся.

Я молча опустилась на стул, сплетая на коленях ледяные пальцы.

— Ко мне поступила жалоба, — она медленно повернула ко мне экран планшета. — Очень подробная и… убедительная.

На экране большого монитора, который она для удобства развернула ко мне, был разгромный отзыв. Длинный, ядовитый, написанный витиеватым языком, полный ужасающих подробностей о «некомпетентности», «антисанитарии» и «хамстве» мастера Арины. Он был подписан именем Миланы Вогановой. Прилагались фото — то самое крошечное повреждение на руке было снято крупным планом, выглядело ужасающе. Там явно очень качественно доработали фотошопом. И видео, грамотно смонтированное, где она дергается.

Грамотно представленные материалы были представлены так, будто это был запланированный визит для разгрома репутации владельца студии и её сотрудниц. Ведь цены у нас недешевые, а работы «в лучшем случае посредственные».

Маша говорила, что все на моей стороне. Что есть запись с камер. Что готово опровержение. Но я смотрела на лицо Элины и понимала — это не имеет значения. Уже выпущенный в мир яд сделал своё дело. Опровержение, как бы оно не было хорошо представлено и написано — никому не интересно читать.

— Я понимаю, что это провокация, — голос Элины был ровным, но в нём не было ни капли тепла. — И личная жизнь каждого мастера — его личное дело. Но ты позволила этому личному выплеснуться за стены салона и ударить по репутации всего нашего дела. За последние два дня у нас не было ни одной новой записи. Постоянные клиенты звонят и осторожно спрашивают, «всё ли в порядке». Девочки нервничают, потому что поток клиентов сократился. И это все приправлено звонками из различных инстанций с уведомлениями о внеплановых проверках.

Она сделала паузу, давая мне понять весь масштаб катастрофы. Не моей личной. Общей.

— Я не могу делать тебе официальный выговор за работу. Ты один из лучших мастеров. Но я обязана сделать тебе строгий выговор за непрофессионализм. Ты позволила втянуть себя в личный конфликт, который теперь бьёт по бизнесу. Твоя репутация мастера, увы, теперь под большим вопросом.

Она была права. Абсолютно и беспощадно права. Я чувствовала, как по щекам ползут предательские горячие слёзы, но смахнула их тыльной стороной ладони с таким ожесточением, что кожа загорелась.

В горле стоял ком. Я видела не просто удрученное лицо начальницы. Я видела, как рушится маленький мирок, который мы все вместе строили. Как из-за меня страдают те, кто ни в чём не виноват. Девочки, которые теперь могут остаться без заработка. Элина, вложившая в это место душу.

И я приняла решение. Быстрое, ясное и неизбежное.

— Я ухожу, — прозвучало тихо, но чётко.

Элина взглянула на меня с удивлением.

— Арина, я не…

— Я ухожу, — повторила я твёрже. — Официально. По собственному желанию. Вы правы. Я принесла в наш общий дом свои проблемы, и теперь от них страдают все. Так не должно быть.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возникла заплаканная Маша.

— Что значит «ухожу»?! — её голос дрожал. Очевидно, она слышала только последнюю часть нашего разговора. — Нет, это не обсуждается! Если Арина уходит, то и я ухожу!

Я обернулась к ней, и сердце разорвалось от боли и любви к этой безумной, верной подруге.

— Молчи, — строго сказала я. — Ты никуда не уйдёшь. Тебе нужно думать о ребёнке. О декрете. Ты должна быть здесь, в тепле и заботе, а не бросаться в авантюры из-за меня. Я не позволю.

Маша попыталась что-то возразить, но я взяла её за руку и сжала её пальцы с такой силой, чтобы передать всю свою решимость.

— Элина, — повернулась я к руководительнице, — объявите, пожалуйста, официально о моём уходе. Скажите, что я взяла паузу для переосмысления профессионального пути. Что угодно. Это поможет успокоить клиентов и остановить слухи. Для всех это будет лучшим выходом.

Элина смотрела на меня, и в её глазах читалась не злоба, а тяжёлая, вынужденная решимость. Она кивнула.

— Хорошо. Я приму твоё заявление. Но хочу, чтобы ты понимала. Я не хочу, чтобы ты увольнялась. Расторгнем договор как положено, с отработкой двух недель.

Мы расставались без злобы. Было лишь общее чувство горечи от несправедливости мира и тихой усталости.

На прощание я остановилась в дверях и обернулась.

— Знаете, — сказала я тихо, больше себе, чем им, — есть такая старая истина: «Любая буря рано или поздно стихает. Но она всегда показывает, какие деревья крепко держатся за землю, а какие были слабы и полны пустоты». Спасибо вам за всё.

Я вышла из кабинета, оставив за спиной свою прежнюю жизнь. Мне было невыносимо больно и страшно. Но я сделала единственное правильное из возможных решений — взяла вину на себя, чтобы остановить бурю.

Глава 29 — Тихий подвиг

Боль от поступка Жени была такой острой, что мысль о походе в больницу, где мы могли столкнуться, казалась невыносимой пыткой. Я игнорировала тихие укоры совести о том, что не посещаю Людмилу Петровну, как обещала. Заглушала их работой над каналом и попытками не думать вовсе. Каждый день я проверяла телефон с опаской — вдруг я пропустила сообщение от матери Жени? Но там была лишь тишина.

И тогда написал Дима. Сухо, по-деловому, но без церемоний:

«Ариш, твоя кровь идеально подходит. Пора бы сдавать, если не передумала».

Простое предложение, а будто ножом по живому. Передумать? Нет. Я не передумала. Потому что Людмила Петровна ни в чём не виновата. Она не отвечала за то,