А теперь что?

Работы больше нет, а каждое следующее собеседование уже сейчас наводит на меня ужас. Отношений, очевидно, тоже, потому что такое не прощается, Паша меня даже слушать не стал, да и вообще, давно нужно было закончить эту бессмысленно тянувшаяся трясину. Работу в приюте, которая, несмотря на нагрузку, доставляет мне отдельную радость и ощущение нужности, тоже придется оставить, во всяком случае на неопределенное время.

И как так вышло, что вдруг весь мой почти даже уютный мирок начал стремительно рушиться, подобно песочному замку?

Может меня прокляли?

Мать Паши например, с нее станется.

Глубоко погруженная в свои мысли, я не замечаю, что машина остановилась, и вздрагиваю от неожиданности, когда на плечо ложится тяжелая ладонь.

— Кир?

— А? Что? — моргаю и, тряхнув головой, поворачиваюсь лицом к Владимиру Степановичу.

— Приехали говорю, — поясняет тихо.

Не дожидаясь моей реакции, мужчина открывает дверь и выходит из машины, я, не теряя времени, выбираюсь следом за Богомоловым, бросив на прощание водителю короткое “до свидания”.

Оказавшись снаружи, я ежусь от холода. Складывается ощущение, что за то время, пока мы ехали, на улице значительно похолодало.

В лицо тотчас же ударяет холодный ветер, противно царапая кожу на щеках.

Осматриваюсь бегло, взгляд цепляется за новые многоэтажные дома. Сейчас, в темноте ночи, укрытые туманом, кажется, что они уходят в самое небо.

Сквозь завывания ветра до меня доносится голос Владимира Степановича, он еще несколько секунд о чем-то говорит с мужчиной за рулем, но я не пытаюсь уловить суть. Вскоре я слышу, как захлопывается дверь и машина, посигналив на прощание, трогается с места.

— Пойдем, — я чувствую, как Богомолов кладет руку на мою поясницу и слегка меня подталкивает.

Я едва передвигаю ногами, опустив глаза на сыроватый асфальт.

Теперь, оказавшись наедине с этим мужчиной, в пустом дворе очевидно очень дорогого жилого комплекса, я окончательно осознаю всю неуместность моего присутствия здесь.

Нужно было просто отказаться, возразить.

Уже в подъезде, когда двери лифта разъезжаются и мы заходим в кабинку, я с трудом заставляю себя посмотреть на отца своей подруги.

— Кир, ты во мне дыру прожжешь, не надо на меня так смотреть.

— Как?

— Как будто я тебя съем, или чего еще хуже.

Я мгновенно смущаюсь.

— А может быть что-то хуже? — уточняю зачем-то.

Наверное, это просто нервное.

Он в ответ издает звук, похожий на смешок, и чуть поворачивает голову, окидывая меня слегка насмешливым взглядом. Ну как у меня получается все время лажать в присутствии конкретно этого человека?

— Все может быть, — пожимает плечами, а я настораживаюсь мгновенно, хоть и понимаю, что ничего плохого он мне не сделает.

И, вероятно, моя реакция хорошо отражается у меня на лице, потому что в следующую секунду кабину лифта заполняет раскатистый смех Богомолова.

— Кир, ну правда, заканчивай.

Поинтересоваться, что именно мне нужно закончить, я не успеваю, потому как, издав характерный звук, лифт оповещает нас о прибытии.

Как только двери разъезжаются в стороны, Владимир Степанович уверенным шагом направляется к двери одной из квартир на площадке. Всего их три.

Я без энтузиазма шагаю следом.

— Проходи, — он открывает передо мной дверь и впускает в квартиру.

Как только я переступаю порог, позади слышится щелчок и в прихожей, надо сказать довольно просторной, загорается яркий свет.

Сделав только один маленькой шажок вперед, я застываю истуканом, слегка растерявшись. Усилием воли заставляю себя пошевелиться, но все, что мне удается сделать — повернуться на сто восемьдесят градусов. Не ожидая столкновения с Богомоловым, я, конечно, врезаюсь ему в грудь.

Это уже становится какой-то совершенно идиотской традицией, не иначе.

Среагировав почти мгновенно и в который раз за последнее время залившись краской, я собираюсь сделать довольно большой шаг назад, но так и замираю с зависшей в воздухе ногой, вовремя вспомнив о том, что я, вообще-то, все еще в уличной обуви.

Правда, удерживать равновесие, стоя на одной ноге и при этом никак не касаться находящегося слишком близко мужчины, мне удается недолго.

В таком положении куртка и сумка кажутся особенно тяжелыми и у меня остается не более доли секунды, чтобы принять решение, в какую сторону мне все же падать. Однако, дилемма разрешается вовсе не моим выбором.

В какой-то момент, видимо, оценив ситуацию, Богомолов загребает меня в свои объятия прежде, чем я успеваю завалиться назад.

— У тебя какая-то уникальная способность терять равновесие, — его моя неуклюжесть, очевидно, забавляет.

Отпускать он меня не торопится, то ли опасается за целость и сохранность частей моего тела, то ли просто наслаждается тем, что в очередной раз вогнал меня в краску.

— Извините, — все, что могу сказать в ответ.

— Снимай куртку, иначе сваришься тут, — он наконец дает мне свободу.

Раздеваться я, впрочем, не тороплюсь, все яснее осознавая неуместность своего присутствия в этой квартире.

В квартире, по сути, чужого взрослого мужчины.

— Ты чего зависла?

Он тем временем успевает снять с себя пальто, повесить его на вешалку и убрать в шкаф.

— Я, — качаю головой, — я не думаю, что это хорошая идея и мне следует тут оставаться.

Я, конечно, понимаю, насколько тупо это звучит учитывая тот факт, что отказаться я могла еще у отделения полиции. На худой конец — во дворе.

Тяжелый вздох долетает до моего слуха, и принадлежит он совершенно точно не мне. Ничего не говоря, Владимир Степанович снимает ботинки, убирает их в сторону и подходит ко мне впритык.

Молча, отчасти воспользовавшись элементом неожиданности, он просто дергает собачку молнии на куртке вниз до самого конца.

— Давай-ка, Кир, думать ты начнешь позже, завтра например.

— Но…

Я все еще вяло сопротивляюсь, когда он помогает мне снять куртку, после чего убирает ее в шкаф вслед за своим пальто.

— Разувайся, — командует тоном нетярпящим возражений.

Я сдаюсь, а он, убедившись, уходит куда-то вглубь квартиры и сворачивает за угол. Я сначала иду за ним, пока Богомолов не скрывается за дверями одной из комнат. Сквозь полупрозрачные стекла я вижу, как в комнате загорается свет. Темный мужской