Я, вообще-то, жду звонков от отца, отчима и Платона.

И удивляюсь этой неразрешимой загадке: куда пропал тот чувак, что так рьяно написывал мне пару дней, рассказывал, какой он правильный папаша.

И слился, надо же, стоило реально попросить помощи.

Это коробит, так неприятно в очередной раз разочаровываться в людях!

Пропаже непонятно, чего хотевшего мудака есть несколько объяснений. И все они отвратные. Среди наиболее мерзких лидируют два:

Мужик, что мне писал, и Жорик – одно и то же лицо. Верится не особо, тем более теперь, когда включила критичность мышления и поняла, что писали мне реально разные люди. Так что этот вариант – так себе, разве что допустить, что Жорик окончательно двинулся башней и теперь активно шизофренничает.

Второе объяснение случившемуся: мой папаша испугался моего сообщения и тупо исчез с радаров.

И вот это, кстати, на редкость хреново и печально: узнавать, что твой биологический папаша – то еще мудло и ссыкло. И с тревогой прислушиваться к себе, а то ведь гены – вещь серьезная, мало ли, какое дерьмо мне через эту ущербную игрек-хромосому передалось?

Короче говоря, мыслей полно, и в любой другой день я бы уже знатно загналась, но сегодня… М-м-м…

Пофиг на них всех!

Мне хорошо, мозгам моим хорошо, телу моему хорошо… И будет еще лучше, если удастся осуществить свой наполеоновский план и утащить Курпатова на трахательный уикэнд…

Так мало надо для счастья!

Останавливаюсь около лавки с мороженым. Это надо отметить, мою сегодняшнюю мягкость и мечтательное настроение. Ведь реально, если расслабиться и принять многие вещи такими, какие они есть, то становится легче. А раз так, можно даже съесть клубничное мороженое.

Тем более, осень тёплая такая.

Я иду дальше, и в этот момент хорошо мне и привольно, чувствую себя свободной, невесомой даже! Сейчас подхватит желтый листопад и унесет с собой! Вальс из “Щелкунчика” танцевать!

Осень сказочно красивая в этом году. Листья деревьев окрашены в яркие оттенки огня, падают медленно, создавая на газонах красочные ковры. Лучи солнца проникают сквозь листву, играют на моём лице. Наверное, я сейчас выгляжу идиоткой, замечтавшейся девчонкой. Да и плевать! Мне плевать на мнение других, пусть подавятся, а у меня кайф в душе.

Улица кажется уединённой и спокойной, словно мир замер в этом месте. Только шорох колес и шаги прохожих нарушают эту идиллию.

И два уродца, идущих впереди меня.

Подозрительные типы невольно привлекают моё внимание.

– Штаны надел? – спрашивает один. – Здесь дорога с односторонним движением, прыгаешь под колёса подходящей машины, тут же показываешь разбитые часы и ксиву на работника ФСБ. Надо уговорить решить вопрос прямо на месте.

Тихая улочка действительно с односторонним движением, а я иду следом за мошенниками, и они, не стесняясь, словно меня не существует, принимаются вытягивать шеи, высматривая добычу.

– Вот смотри, какой-то лошок молодой, сейчас разведём.

Один из мошенников, мужик с совершенно невзрачной внешностью, с крысиными глазами, острым с носом и неказистой фигурой, воровато оглядывается по сторонам. Чуть присев, движется вперёд, чтобы выбежать между машин под колёса.

Я, в легкой оторопи, что это все при мне происходит, прямо на моих глазах, машинально смотрю на приближающуюся машину и охаю от ужаса.

Потому что это машина Платона Курпатова, и он сидит за рулём, болтает по телефону, хотя я насколько знаю, говорить по телефону за рулём запрещено.

Ну сейчас бы его и развели!

Я, не раздумывая, ныряю следом за мошенником и, когда он уже собрается падать Курпатову под колёса, толкаю его вперёд и в сторону. Мужик запинается, теряет верное направление и улетает к машинам, которые стоят припаркованными на другой стороне дороги.

А меня в этот момент бьет бампером в бедро…

Глава 18

От боли мутнеет в глазах, но на ногах я умудряюсь устоять, правда, приходится уцепиться за машину Платона.

– Сука ёбаная, что творишь?! – орет надо мной якобы работник ФСБ.

– Я всё слышала! – злобно рычу я в ответ, хотя в голосе боли больше, чем злобы. Переборщила я с инициативой, определенно. Нога словно онемела. Я хватаюсь за неё, хмурюсь, чуть ли не плачу от боли.

Вообще, мне повезло, конечно. Удар был не особенно сильным, от серьезной травмы спасло то, что действительно скорость в этом проулке была минимальной, да и Курпатов вовремя сориентировался, хотя все же толкнул меня. Изображать из себя жертву не собираюсь, не упала же, а продолжаю стоять на ногах, но очень больно. Просто очень!

– Соня!

Тикает аварийная сигнализация, я смотрю на Курпатова, выскочившего из-за руля, и понимаю, что как-то смутно все вижу, словно сквозь дымку. Черт, похоже, удар был все-таки сильнее, чем показалось сначала!

– Малыш, – кидается он ко мне, – ты что мне под колёса бросаешься?!

Он подхватывает меня на руки, и это так, словно я взлетаю мгновенно, как, наверно, могла бы взлетать на руках отца в детстве. Если б он у меня был, конечно.

Мужик-провокатор, осознав, что подстава не удалась, резво отступает в сторону.

– Стой, тварь! – ору я на мужика, сильно дернувшись в руках Платона. Он охает, глухо матерится, но на землю не отпускает, только прижимает к себе крепче еще, – я полицию вызову!

Провокатор, услышав про полицию, перестает пятиться, разворачивается и бежит со всех ног прочь.

Платон только взглядом его провожает, затем смотрит на меня вопросительно и тревожно.

Ах, какой взгляд… Боже…

Я бы прямо поплавилась от счастья… Если б не было так больно!

– Тебя подставить хотели, – объясняю я свое поведение, – вот этот козел договаривался с другим таким же. У них какие-то фальшивые фсб-шные документы…

Сигналят машины, скопившиеся из-за происшествия в переулке. Платон, не обращая внимания ни на кого, несет меня на руках к переднему сиденью. У него такое выражение лица в этот момент волнительное: никакой насмешки или ядовитых ухмылочек, как обычно. Только беспокойство за меня. Ой… А можно я так каждый день буду падать? Чтоб он на меня смотрел, не переставая? Только боли бы чуть поменьше, конечно…

– Что случилось? – спрашивает водитель внедорожника, который стоял за машиной Курпатова.

– Всё в порядке, без жертв, – отвечает Платон, опуская меня на землю у пассажирской дверцы машины, осторожно, словно я – драгоценная ваза. – Сильно болит?

– Удар просто, синяк будет, наверно, – тихо отвечаю я.

– Хорошо, это хорошо, – обеспокоенно шепчет он и открывает дверь, чтоб усадить меня на мягкое сиденье, – давай аккуратненько… Черт, я