Булат Муратович сокращает расстояние между нами до критической отметки. И я чувствую кожей его твердый пресс.

Дыхание перехватывает.

Его рука касается моего лица, он нежно скользит по щеке. А потом целует меня… снова.

Его губы обжигают, требуют ответа. И я… я отвечаю.

Поцелуй становится глубже, жарче, вытесняя из головы все мысли, оставляя только ощущения. Одна его рука лежит на моей лопатке, а вторая на шее, под волосами.

Кажется, что вся вселенная сузилась до наших соприкасающихся губ, до пульсирующей крови в висках.

Когда Шерханов отрывается от меня, я долго не могу отдышаться. Смотрю на него затуманенным взглядом, пытаясь понять, что только что произошло.

— Зачем? — шепчу, чувствуя, как предательски дрожит голос. — Зачем вы это делаете?

Он молчит, словно собираясь с духом. И наконец, произносит слова, от которых мне хочется петь и танцевать:

— Ты мне нравишься, Алла. Очень нравишься.

— Нравлюсь вам? — переспрашиваю почти шёпотом.

Я нравлюсь взрослому мужчине, которого считала неприступной крепостью. Человеку, живущим по своим правилам и законам? Моему преподавателю и отцу моей подруги.

Мне хочется сообщить ему, что он тоже мне нравится. Что я хочу с ним встречаться. Ну и что, что мы из разных миров? Главное ведь, что мы чувствуем друг к другу!

— Но ты должна понимать, что ничего не будет. Это невозможно, — жёстко обрубает он.

— Тогда зачем вы говорите мне это все? Зачем?

Теперь мне хочется плакать.

Булат Муратович делает шаг вперед ко мне и три назад. Дает надежду, и тут же ее отбирает.

— Я не хотел ничего говорить, Алла. Правда. Просто… не смог сдержаться. Я пытался игнорировать это чувство, но с каждым днем это становится сложнее. Мне казалось, если я не признаюсь тебе, то просто сойду с ума.

— И что теперь? — спрашиваю, стараясь казаться безразличной. — Вы признались, и вам стало легче? А мне что делать с этим знанием?

Шерханов отворачивается, смотрит в окно на осенний пейзаж. Кажется, будто он ищет там ответ, которого у него нет.

— Забудь, Алла. Просто забудь. Сделай вид, что ничего не было. Это будет лучше для нас обоих.

Вылетаю из его кабинета, стараясь не расплакаться.

За что он так со мной? Зачем сказал эти слова, если заранее знал, что ничего не может быть?!

В коридоре почти налетаю на Самиру. Сегодня ее первый день после выздоровления.

— Алла, привет! Ты куда бежишь?

В самом деле, куда? От твоего отца бегу…

— Привет, Самира, — резко торможу. — Как дела?

Меня бьет дрожь, но я стараюсь казаться спокойной. Я даже рада что встретила ее, разговор с ЕГО дочерью не даст мне сорваться.

— Отлично! Я рада наконец, что выбралась из дома. Папа хоть и уезжал в командировку, оставил за мной соглядатая. Ладно, не будем о грустном. Ты какая-то взволнованная. Что случилось? Все в порядке?

Приходится натянуть улыбку и сделать вид, что ничего особенного не произошло. Правду я ей все равно не скажу.

— Да, все хорошо. Просто много дел, — отмахиваюсь. — Ты лучше расскажи, как у тебя дела дома? Чем занималась?

Самира оживляется и начинает рассказывать о книгах, которые прочитала, и о фильмах, которые посмотрела за время болезни.

Слушаю ее вполуха, пытаясь унять бурю эмоций внутри. Каждое слово Самиры почему-то отзывается эхом в моей голове, напоминая о том, что я только что услышала в кабинете Шерханова.

За что он меня мучает? Что я ему сделала?

— А ты видела этот новый нашумевший фильм?

— Еще нет.

Когда я вообще в последний раз смотрела кино? Давно, очень давно.

А вот книги читаю. У Таисии Петровны такая чудесная коллекция книг, что я не знаю, за какую браться.

Бабушка не разрешает жечь свет после десяти вечера, поэтому я читаю, подсвечивая страницы фонариком на телефоне.

У нее вообще куча правил, запомнить бы все. Но в целом она меня не донимает. Присматривается ко мне, наверное.

Звенит звонок, и мы отправляемся на пары, договорившись после учебы погулять по осеннему парку…

Глава 19

Открываю дверь в квартиру, и в нос шибает какой-то кислый запах. Наверняка это снова маринованные грибы, которыми Таисия Петровна запасается на зиму в промышленных масштабах.

Стягиваю куртку, вешаю ее в шкаф, между вязаными платками и выцветшими шалями. Я замерзла, пока гуляла с Самирой по парку.

— Алла, это ты? — голос Таисии Петровны доносится из кухни, немного приглушенный работающим радио. У нее там вечно играют какие-то музыкальные спектакли.

— Я, Таисия Петровна. Уже вернулась!

Прохожу на кухню. Старушка сидит за столом, утопая в бумагах. Очки в массивной роговой оправе сползли на кончик носа. Подслеповато щурится. На столе — горы квитанций, счетов, каких-то исписанных огрызков бумаги.

— Как хорошо, что ты пришла! Милочка, помоги мне, пожалуйста, разобраться с этим беззаконием… с этим ЖЭКом, прости Господи! — она произносит это слово с таким отвращением, будто у нее личный конфликт с каждым работником этой организации. — Опять начислили какие-то космические суммы за отопление. Ну, куда это годится, я тебя спрашиваю? Совсем стыд потеряли! Грабить старушку вздумали!

Усаживаюсь напротив нее. Делаю глубокий вдох. Сейчас начнется.

— Конечно. Давайте посмотрим, что у вас тут. Спокойно разберемся, — стараюсь говорить уверенно, как настоящий юрист, хотя на самом деле сама в этих коммунальных платежах разбираюсь немногим лучше, чем она. Но учиться же когда-то надо, верно?

Следующие пару часов мы проводим в кропотливом изучении этих цифр, формулировок, дат. Высчитываем, складываем, вычитаем. Сравниваем с прошлогодними квитанциями. Пытаемся понять, откуда взялись эти «общедомовые нужды», которые, кажется, с каждым месяцем растут в геометрической прогрессии.

Пишем жалобу. Таисия Петровна диктует эмоционально и сбивчиво, я перевожу ее гневные тирады на сухой язык юридических формулировок.

Когда, наконец, жалоба готова в двух экземплярах, Таисия Петровна облегченно вздыхает.

— Вот спасибо тебе, Аллочка! Золотая ты девочка! Быстро управилась. Одна бы я, наверное, неделю бы ковырялась. И все равно ничего бы не поняла.

Она встает, кряхтя, и направляется к старинному серванту. Открывает дверцу с мутным стеклом и достает оттуда… оу, хрустальную вазу.

А внутри… Конфеты!

Не просто какие-то там «Ромашки» или «Кара-Кум», а настоящие сокровища кондитерского искусства. В блестящих, шуршащих обертках. С иностранными названиями, которые я вижу впервые в жизни. «Бельгийский трюфель», «Пралине с фундуком», «Марципановая роза».

На столе, как по волшебству, появляется старинный фарфоровый сервиз с тончайшей золотой каемкой. Чайник, чашки, блюдца — все из одного набора.

Пьем чай с этими невероятно вкусными конфетами. Они просто тают во