Он готов драться. За нее. Против меня.

Да за что мне этот пиздец…

— Я не собираюсь с ней встречаться, — чеканю свой ответ. — Мне не о чем с ней разговаривать. Все, что я хотел сказать — я сказал. Корчить одувана не собираюсь. Ее детские обидки и страхи — не моя, блять, проблема. А ваша, насколько я понимаю. Вот и ебитесь с этим подарком судьбы. Я по горло сыт Тарановой, мне на хуй не уперлось лечить тараканов в ее голове.

— Жестоко. — Он смотрит на меня прямо, без страха. Единственный человек на этой гребаной планете, который может выдержать меня вот такого — и глазом не моргнет. Только из уважения к этому и потому что рядом моя дочь, которая называет его «папа Дима», я до сих пор ему не вломил.

— Честно. — Я отворачиваюсь, смотрю на Стасю, которая машет мне рукой с качелей. Челюсти так заклинило, что когда пытаюсь улыбнуться дочери — скрипят и хрустят кости. — Разговор закончен.

— То есть, тебе похуй? Правильно я понимаю?

Я поворачиваюсь к нему. Медленно.

— Да, Шутов. Мне похуй. — Как говорится — от души. — Это ее проблемы. Она сама их создала. Пусть сама и разгребает. А ты, если такой сердобольный, можешь и дальше вытирать ей сопли. Но меня в это не впутывай, ок?

— Понял, — дергает плечом. — Буду вытирать Крис сопли.

Он разворачивается и уходит, не сказав больше ни слова.

Я остаюсь один и чувствую, как внутри все клокочет от холодной, тихой ярости.

Когда собираюсь свалить по-тихому, потому что внутри кипит, меня окрикивает Лори.

Супер, видимо, у них сегодня двойная смена.

Поворачиваюсь, жду, пока она идет ко мне нарочно медленно — в джинсах и футболке, совершенно домашняя, и даже ее татуированные руки выглядят в этот момент уютно.

— Дай угадаю, — не жду, пока заговорит, и начинаю первым, — ты тоже решила прочитать мне мораль.

— Подумала, не будет лишним, — не юлит она, останавливаясь достаточно близко, чтобы порыв ветра бросил ее волосы мне в лицо. — Слушай, Авдеев. Я понимаю, что ты на взводе и имеешь на это полное право, но…

— Остановимся на этом, — перебиваю ее максимально мягко. Выдаю весь свой максимум мягкости, на который способен. В последнее время таким я бываю только с дочерью. — Я имею право на все.

— Она тебя любит, Авдеев.

— Мне все равно.

— Серьезно? — Ее голос слегка леденеет. — Вот так просто? Ты не тряпку из жизни вышвырнул, а человека, Авдеев. Разница, поверь мне, существует.

Не самая верная тактика, чтобы разговаривать со мной, когда я буквально трачу все свои физические и моральные ресурсы на то, чтобы не разнести к хуям все, что попадется под руку. Строго говоря, я бы уже давно так и сделал, но это — Лори. У нее есть право безнаказанно дергать меня за усы.

— В твою упрямую голову хотя бы раз закрадывалась мысль, что прежде, чем выносить человеку приговор, а потом казнить без суда и следствия, можно дать ему шанс хотя бы высказаться? — Лори поджимает губы, и я вдруг отчетливо вспоминаю, с кем имею дело. Что она меня и на хуй послать может — и не переломится.

Я открываю рот, чтобы ляпнуть какую-то хуйню, но ограничиваюсь коротким «блять» сквозь зубы.

— Я не хочу возвращать Таранову в свою жизнь, — говорю максимально сдержано, хотя терпение и так рвется к хуям. Четыре месяца. Четыре ёбаных месяца я ее даже не вспоминал — и все было заебись. Мне даже в страшном сне не могло присниться, что в итоге она всплывает здесь — в доме моих друзей. — Хотел бы ей жизнь сломать — сломал бы, Монте-Кристо.

— А ты думаешь, что вы расстались — и все было в шоколаде? — Лори издает нервный смешок.

— Я думаю, что Таранова отлично умеет приспосабливаться. Все остальное меня не интересует.

— Знаешь, где она была, когда я ей позвонила, Авдеев?

Я смотрю на нее с открытой угрозой. Хватит, не хочу слушать.

Но это же Лори — когда ее останавливало рычание, тем более — мое?

— Интересно, Авдеев, ты был бы рад, если бы однажды узнал, что Крис выловили из реки? Ну давай, скажи мне, любитель махать шашкой наголо!

Дергает.

Сука, как же дергает где-то очень глубоко.

— Когда-нибудь, большой злой мужик, ты мне спасибо скажешь за то, что с Крис в тот момент был хоть кто-нибудь рядом. И просто, чтобы ты знал. — Лори убирает прядь за ухо, делает маленькое движение назад, как будто подчеркивает, что теперь более близкая дистанция между нами для нее не комфорта. — Ты мне вот такой — не нравишься.

— Отлично, зафиксируй для мужа.

— Не язви — тебе это не идет.

— А тебе очень идет роль мамочки, Монте-Кристо, но я — без пяти минут сорокалетний мужик, и воспитывать меня уже поздно.

Хрен знает, куда вообще иду, не разбираю дороги.

Хочу вернуться в отель. Запереться в номере. Напиться первый раз за кучу лет.

Сделать хоть что-то, что поможет заглушить гадкое мерзкое чувство внутри.

Только это все бесполезно. Алкоголь — для слабаков. А я не слабак.

Просто иду по улицам Осло, пытаясь найти себе хоть какое-то место, где бы остановиться и бросить якорь, потому что моя злость реально выходит за берега. Потому что внутри меня — война.

Лори знала, куда бить.

Она всегда отлично это умела.

Я даже глаза закрыть не могу — потому что в голову сразу всякая хуйня лезет, и пульсирует, так настойчиво, блять, пульсирует: «…ты был бы рад, если бы… Крис выловили из реки?»

Отшвыриваю эти мысли.

Сжимаю ладонь в кулак, до сих пор чувствую легкую саднящую боль от пореза.

Чуйка. Мой старый, верный пес, скребется, воет, не находит себе места.

Что-то не так.

За что я тебе спасибо сказать должен, Лори?

Думай, Авдеев.

Шутов не стал бы рисковать нашей дружбой, нашим хрупким миром, просто чтобы попросить меня «закрыть гештальт». Он не такой. Он прагматик. Циник. Никогда не полезет в чужую драму, без веской, очень веской причины.

«Она не в порядке».

«Это дерьмо отравляет все вокруг».

Но что-то в его взгляде… Он меня ни хуя не просил.

Он требовал.

Зачем?

Что такое случилось за этих четыре месяца, что Кристина вдруг стала настолько важной и ценной, что они оба готовы за нее драться до крови?

В чем подвох?

Думаю, прокручиваю все сказанное снова и снова. Ни он, ни Лори, как будто не сказали ничего такого, но…

Я