Я провел с ней две недели в горах, и впервые в жизни все во мне успокоилось. Никаких сожалений. Она была величайшим благословением небес, когда-либо дарованным мне свыше, и я не мог оплошать или растратить этот дар. Я знал, что буду лелеять ее и защищать, чего бы мне это ни стоило.

– Ой-ёй! – Она повернулась на своей половине постели и посмотрела на меня. – Кто тут у нас задумался?

На нас совершенно не было одежды, и все же единственное, чем мы соприкасались друг с другом, были наши взгляды.

– У меня радостные мысли, – промурлыкал я.

– А знаешь, что такое радость? Моя шелковая наволочка, например. Ты лежишь на хлопковой мерзости, которую называешь постельным бельем – неудивительно, что ты такой мрачный и ворчливый.

Она зарылась носом в лоснящуюся наволочку цвета слоновой кости, что контрастировала с моим фланелевым постельным бельем в клеточку не в пользу последнего. Таким человеком она была – додумалась взять любимую наволочку в горную хижину.

Это была одна из приметных черт ее характера. Она не красилась, не пользовалась лаком для ногтей, не беспокоилась о прическе. Но очень берегла дорогое нижнее белье. И если я его рвал, она впадала в ярость.

Она была вся противоположна своему воспитанию. Испорченная богачка, при этом неподкупная и по-хорошему умная, она могла использовать свою смекалку тысячью разных способов. Я знал, какой бы жизненный путь она ни выбрала, она использует свой блестящий ум, чтобы сделать мир чуточку лучше.

А я должен был оберегать ее до тех пор, пока не разберусь с ее матерью и Такером Кенсингтоном.

– Нам нужно обсудить возвращение в школу. – Слова встали комом в горле.

– Не будь занудой. – Ее лицо стало серьезным. – У нас еще три дня.

– Полугодие начинается через три дня. А мне надо вернуться завтра. Я пришлю за тобой машину послезавтра. Нам надо вернуться порознь, чтобы не навлечь подозрения.

– Нет. – Ее голос погрустнел. Потом стал жестче. – Нет.

– Послушай меня внимательно. – Я погладил ее по лицу и скользнул пальцами ей в волосы. – Мы предпримем все меры предосторожности. Никаких больше тайных шашней.

– Что? – Она прижала мое запястье к своей шее. – Что это значит?

– Это значит, что когда мы уедем из хижины, то вернемся к чисто профессиональным отношениям.

– Просто смешно. У нас никогда не было гребаных «профессиональных» отношений. Ты о чем вообще?

Конечно, она была права. Я не знал, как мы сможем сдерживаться, проводя вместе столько времени в одном классе. Но я не хотел запороть все дело. Мы были вместе, она и я, против всего мира, и мы победим. Без вариантов.

– Я твой защитник. Я буду с тобой. Буду рядом. Я, мать твою, убью за тебя. Если кто-нибудь на тебя наедет, я стану их ночным кошмаром. Ради тебя я сожгу мир до основания. Но я не смогу сделать ничего из этого, если меня поймают. – Моя грудь сжималась от тяжести собственного решения. – Никакого секса. Никаких касаний. Никаких рисков.

– И как долго?

– Пока ты не выпустишься из академии.

Эти слова словно ударили ее хлыстом, она отшатнулась, и ее глаза наполнились болью.

– Это же пять месяцев!

Наши совместные прогулки стали одним из главных моих удовольствий, но они не шли ни в какое сравнение с ощущением ее тела – когда я сжимал ее, сосал, тянул – и проникал в нее.

Никогда еще мой член не стоял так крепко, как в тот день, когда я лишил ее девственности. Но потом так было всякий раз. Мы трахались, как кролики. На моем члене появились потертости. А отметины, синяки и засосы покрывали ее плоть. Я хотел нанести на нее свои отметки, заявить всем вокруг, что она моя.

Но заявлениям настал конец. Никаких публичных высказываний. Никто не должен был знать.

– Когда будешь в душевой или раздевалке, не дай никому увидеть отметины. – Я пробежался пальцем по укусам на ее грудях. – Пока они не поблекнут, старайся их скрывать. Иначе они вызовут вопросы.

– Мне плевать. – Я ощутил ее горячее дыхание. Она знала, что я прав. – Черт возьми, Магнус. Нам просто надо быть такими же осторожными, как и раньше. Запирай дверь и…

– Нет.

– Но у нас не получится. Ты с ума сошел. Стоит тебе поставить меня на колени, чтобы оттереть полы, как…

– Не поставлю. Никаких больше наказаний. Если будешь плохо себя вести, я велю другому учителю тебя наказать.

– Чушь собачья. – Она сжала лежащую между нами руку в кулак.

– А ты проверь, Тинсли. И посмотри, что будет.

Она стиснула зубы и отвела взгляд.

– Я долго и тяжело над этим раздумывал. И у меня было время свыкнуться с этой мыслью. – Я нежно провел пальцем по ее лицу, и она снова посмотрела мне в глаза. – Это будет нелегко. Пять месяцев настоящей пытки.

После девяти лет целибата, несколько месяцев не должны были стать проблемой. И все же. Ведь я уже распробовал ее. Даже больше, чем распробовал. И невозможность быть с ней – это был бы бесконечный, невыносимый ад.

– Не пять месяцев. – Она приподнялась на локте и оттолкнула мою руку. – Наши отношения закончатся здесь. Сегодня ночью. Ты принял решение не касаться меня в школе. Ладно. Но и потом ты меня не получишь. Ты не забыл, что мое будущее предрешено, я продана и договор подписан? – Она явно разозлилась. – И когда завтра ты уедешь, ты оставишь меня навсегда.

Я никогда бы ее не оставил. Она принадлежала мне всегда и навек. Но сейчас ей не следовало знать, что я задумал. Пока не следовало. Сначала мне нужно было обдумать, как вернуться в академию и избежать катастрофы. Возможно, ее злость могла нам помочь держать дистанцию.

А когда она окончит академию и у меня будет решение по слиянию семей Кенсингтон-Константин, я дам ей понять, насколько одержимым и серьезным я был, говоря о ее будущем.

Я совершил много зла и всю свою жизнь был одинок, до того как попал с ней в эту хижину. И теперь я хотел ее так отчаянно, что не мог ее потерять.

Следующие несколько месяцев не бесконечны.

– Доверься мне. – Я сжал ее тонкое соблазнительное бедро и притянул ее к себе. – Делай, как я говорю, и я обо всем позабочусь.

– Решил трахнуть меня на прощание? И что, это все? – Она оскалила зубки и оттолкнула меня.

– Нет, Тинсли. Я хочу показать тебе, как сильно буду по тебе скучать до тех пор, пока не заполучу тебя снова. –