Мотель оказался самого экономного эконом-класса и соответственного аскетического наполнения. Номера «изобиловали» площадью и мебелью. Кровать, стол, табурет и нечто, отдаленно напоминающее хромой шкаф. Душевая совмещалась с туалетом и вместе с ним напоминала затерявшийся во времени раритет. Ржавчина давно облюбовала помещение и расцвела там, посеяв следы даже на изрядно посеревшем от дурной стирки полотенце. Рой кое-как помылся и тут же обнаружил, что не взял ни единой смены белья. Его измятая рубашка удачно гармонировала с обстановкой и тоже оставляла желать лучшего. Маккена отправился в кафе, уже по дороге расставшись с мыслью получить там хоть что-то и хоть как-то похожее на удовольствие. Впрочем, он не ошибся.
Чертовски хотелось спать, и это обстоятельство не оставляло выбора, поэтому Рой вернулся в номер, лег и уснул. Кое-как. Он проснулся еще более уставшим, чем прежде. Где-то за стеной навязчиво грохотала коркой мышь, было жарко и пахло пыльной сыростью… или сырой пылью, хотя без разницы. Рой чувствовал некоторое воодушевление. Он опять видел во сне Энди и даже касался его. Господи, это ощущение будет длиться вечно! Он уже давно разложил его в кучу баночек и законсервировал. Достаточно просто достать одну, и он опять чувствует, как прикасается к парню. Муза наотрез отказалась ехать в его сомнительной компании, сославшись на недомогание, и в голове Маккены было удивительно пусто. Это неплохо. Ее постоянная болтовня иногда сильно утомляет. Он еще раз принял душ, еще раз надел несвежую рубашку и поехал дальше по такой же несвежей дороге.
Путь казался длиннее раза в два по сравнению с прошлым разом. Мимо монотонно плыла гвардия вытянувшихся по стойке кактусов, и пейзаж густо изобиловал однообразием. Образ Энди постепенно сгущался в голове Роя и к вечеру заполнил собой все свободное пространство. Мальчишка улыбался откуда-то из глубины его мыслей, но снаружи все оставалось угрюмо-грустным. Промелькнувший мимо столб зацепил ниточку воспоминаний, и Рой принялся разматывать ее. Как он боялся, что случилось что-то дурное, когда в Мексике Энди не сразу взял телефон. Как кричал и обвинял того из-за страха потерять. Просто потерять. И как он мог после не открыть дверь, когда еще можно было все вернуть? Эгоизм? Зашкаливающее чувство самого себя? Странная мысль рассекла голову. Он никогда не думал ни о ком. Он привык получать. Вернее брать все, что хотел. И он брал, не взглянув на цену. И вот теперь, взяв с Энди сполна, он тащится в Мексику, пропитанный потом, усталостью и голодом. Солнце, тоже пропитанное усталостью, решило, наконец, пасть. Это случалось с ним, поэтому не вызывало удивления. Оно опускалось огромное, зловещее, перекатывающее в себе клубы раскаленной меди. Недолго переминаясь по горизонту, оно нырнуло за него и притаилось, словно плюнуло на все и ушло до срока, взболомутив чернильную муть. Она поднялась, заволокла все непролазной мглой и осталась оседать до утра. Рой гнал машину, надеясь к рассвету все-таки достигнуть побережья. Как-нибудь.
Маккена вошел в вестибюль гостиницы. Все по-прежнему, как и в прошлое его посещение. Только как-то с сердцем неуютно. Оно ерзает, словно никак не устроится поудобнее. Пока портье оформлял документы, Рой озирался по сторонам. В помещении никого, и только кажется, что сквозь пространство медленно плывет прозрачный образ парня. Маккена почти видит, как Энди двигается, рассматривая обстановку. Останавливается, любуясь огромными расписанными и состаренными под древность сосудами, как поднимает голову, разглядывая этнические предметы, развешанные по стенам, касается ладонью тканых покрывал на диванах. Мальчик из-под моста… Его незрелый ангел… Человек… Человечек… В номере тоже все по-старому. Даже пахнет так же, только отчаяние отчетливее. Там, дома, в студии слишком много плоскостей, срезов воспоминаний. Они накладываются друг на друга, смазывая изображение, и оно течет искажаясь. Здесь — наоборот. Плоскости не касаются друг друга, кристаллизуя редкие моменты. Они проявляются четко в декорациях интерьера. Внутренние картинки, сложенные стопкой в сердце начинают вибрировать в унисон, рождая в мозгу объемные голограммы.
Я привык быть ангелом. Осталось мало времени. Он словно умирает во мне, а я не хочу его отпускать. Рой, он мне нужен! И мне, Энди. Ты даже представить не можешь, как он мне нужен! Маккена почти заскулил. Повернулся на бок, поджал колени, словно его скрутил болевой спазм. Так странно. Парень словно чувствовал будущее. Он говорил о съемках, не понимая, что говорит о своей жизни. Терраса. Двадцать второй этаж. Энди сидит на парапете, обхватив колени руками. Сзади, в бесконечности парят силуэты небоскребов, а он улыбается, и за спиной сложены хулиганские крылья. Рой вдруг отчетливо вспомнил, что тогда подумал именно об этом. Чистый, едва коснувшийся чувственной любви, сидит себе на перилах, и в глазах плещется утомленное солнце. Мальчишка болтает ногой, а у Маккены обрывается сердце. Высоко. Слишком. Даже для ангела. Персиковая юношеская кожа, на щеках легкий румянец… Как редко он проступал на бледном лице. Рой касается этой кожи ладонью, а она теплая. Земная. Мнет под собой худощавое тело, ввергая все глубже и глубже в порок. Оно податливое, но в нем решимость, ибо он ангел, уже вкусивший запретного «нельзя». Я был неправ. Кожа содрана о песок. Ему больно. Воспаление различимо даже при выключенном свете, но он опускается, целуя Роя от ягодицы к колену, потому что любит. Не умеет по-другому любить. Точки возбуждения. Маккена забывает обо всем, ведется, потому что «хочу». Неважно, насколько это болезненно для парня. Раз хочу, значит беру. Монотонная линия на осциллографе. Воспаленная кожа, покрытая коркой болячки во всю грудь, на лице и от плеча к запястью. Хотел, значит взял. Взял! Неважно, что там чувствовал Энди. Рой скулит. Рвет жилы. Только теперь уже никому неважно, что он чувствует сейчас. Нитка с камнями, связанная узлом. Двадцать одна бусина. Несколько штук потеряны, как потеряны друг для друга люди. Ни один из них теперь не знает, насколько болезненно это чувствует другой.
Маккена маялся около часа, пока, наконец, не затих. Наверное, он уснул. Поверхностный сон тонкой оболочкой, потому что сквозь него все болит и бурлит в глубине. Нескончаемая возня мыслей тянет нитки из колтуна воспоминаний. Они цепляются, застревают. Это не шелк. Шершавая бичева, лишенная эластичности.
Он очнулся, не зная, сколько времени проспал. Нащупал телефон и взглянул на дисплей. Выключен. Выключен? Понял, что не разговаривал ни с кем полутора суток. Стив. Роя прошиб пот. Как он мог не подумать? Впрочем, разве он когда-нибудь думал? Маккена включил телефон. Три тысячи неотвеченных вызовов. Три тысячи вызовов от Шона. Раз в двадцать минут…
— Стив, — Рой едва успел произнести его имя.
— Ты жив?! Слава богу! Все нормально?! Что случилось?! Почему ты не брал телефон?! — голос Шона почти срывался.
— Стив. Прости, я не подумал…
— Что-о-о?
— Знаю, я изрядная сволочь. Я последний гад. Ты в праве плюнуть мне в лицо…
— Рой, ты где? — с нескрываемой опаской и очень тихо спросил Стив.
— Понимаешь…
— Где ты?! Мать твою! Я чуть с ума не сошел!
— В Мексике.
Повисла пауза, но Маккена чувствовал, что она нужна шквальной волне гнева, чтобы собраться и выплеснуться всей громадной массой негодования.
— Ты в Мексике, — словно успокаивая себя, протянул Шон. — Ну конечно. Странно было бы, если бы тебя там не было. Все верно. Мне следовало догадаться. Где еще тебе быть? Мексика. Чудесно. Только скажи мне, пожалуйста, дорогой мой Гейл Маккена… Я почти похоронил тебя! Я чуть не свихнулся! Я не спал ни минуты! Хотя, какое тебе до этого дело?! Ты в Мексике! Отлично! Только причем здесь я?! Причем здесь Ольга?! Ты, недоношенный кусок дерьма! Ты, последняя тварь на свете! Господи! Как я тебя ненавижу!
Рой молча слушал монолог друга, нервно кусая губы, но, казалось, в Шоне вскрылся невиданный по глубине
