По характерному пищанию приборов понимаю, что я опять в больнице. Услышав рядом с собой всхлип напрягаюсь.

Лениво открываю глаза и ловлю взглядом стройный силуэт рядом со своей койкой.

Женечка…

В свете рассветных лучей, льющихся из окна, как ангел. Все в том же форменном платье из Мака. Значит всю ночь от меня не отходила?

Ловлю ее руку, вынуждая малышку вздрогнуть. Притягиваю тонкие пальчики к губам:

— Платье у тебя конечно охуенное, но ты мне теперь больше нравишься голой.

Смотрит на меня своими опухшими от слез глазками. Всхлипывает. Губы влажные кусает. И руки своей от моих губ не отнимает.

— Я д-думала… — всхлип. — Думала ты… умрешь прямо там на полу…

Ее разрывает истерика. Я через силу приподнимаюсь на локтях и притягиваю ее содрогающуюся фигурку к своей груди:

— Глупенькая. Ну разве я стал бы так с тобой поступать? Думаешь пришел бы, чтобы помереть у тебя на глазах? Просто видимо пока в окно влезал швы разошлись, вот и вышло…

— Да кто ж тебя знает? Как ты можешь или не можешь со мной поступать, — фыркает, явно пытаясь заглушить свой страх злостью. — Я уже ни в чем не уверена!

На локте держаться еще пока тяжело. Поэтому, осторожно опускаюсь обратно на подушку, увлекая за собой Женю. Она тут же протестует:

— Отпусти.

— Сейчас. Немного полечишь меня, — глажу ее волосы, целую макушку.

— Полечат тебя врачи! А мне на работу пора! Расхлебывать все то, что ты вчера натворил!

— И я еще натворю. Если оставишь меня.

Она поднимает голову, и серьезно смотрит мне в глаза:

— Ты невыносим.

— Так не выноси, — пожимаю плечами.

— Я же прошу, Герман… очень прошу: перестань портить мне жизнь. Просто оставь меня. Давай пойдем дальше каждый своей дорогой, м?

— Я вчера перед тем как отключиться, вдруг словил себя на мысли…

Замолкаю, потому что глаза Жени заметно расширяются. Зрачки становятся как блюдца. А щеки розовеют. Будто она испытывает внезапный прилив адреналина.

Что за реакция? Кажется, даже не дышит в ожидании, когда я продолжу. Может я что-то не то вчера ляпнул перед отключкой?

— Что я не представляю своего дальнейшего пути без тебя, — договариваю наконец.

Замечаю в ее глазах разочарование. Разве я что-то не то сказал?

— Конечно не представляешь, — она прочищает горло. Отталкивается от моих плеч и поднимается на ноги. — Где ты найдешь еще более удобную жену? Которая наивно ждёт тебя дома, пока ты шляешься по бабам. Которая стирает твои трусы для твоих любовниц. Которая будет рожать тебе детей, пока ты на стороне…

— Тише-тише, маленькая, — хочу поймать ее за руку и снова притянуть в объятия.

Но она уворачивается и отходит подальше:

— Все кончено, Герман. И если я действительно хоть что-то для тебя значу — ты оставишь меня в покое и перестанешь причинять мне боль.

С этими словами она разворачивается и выходит из палаты.

Она поставила меня в тупик своим ультиматумом. Но есть в нем одна лазейка. Я вот как раз решительно настроен больше никогда в жизни не причинить ей боль.