– Сам ты тупой, Дима, если искренне думал, что я влюбилась в тебя и соглашусь выйти замуж, – язвительно проговариваю я и с маниакальным удовольствием наблюдаю, как его лицо становится ещё более мрачным. – Что? Серьёзно поверил, что я запала на тебя и так просто забыла о Егоре? Чёрта с два! Я ни на секунду о нём не забывала, пока играла роль влюблённой в тебя малолетки. И я не прекращала с ним общаться у тебя за спиной, – выдаю откровенную ложь и наслаждаюсь тем, насколько ярость позволяет мне правдоподобно звучать.

Ну а что? Егор и его друзья всё равно уже мертвы. Волноваться за его жизнь мне больше не стоит. Мёртвым нечего бояться. Так что я могу врать, сколько угодно, лишь бы утереть этому уроду нос.

– Ты врёшь, – недолго помолчав, не спрашивает, а утверждает. – И я не понимаю, зачем, Каролина?

– Ну, разумеется, вру. Именно поэтому мы здесь. В аэропорту, откуда я собиралась улететь вместе с любимым, чтобы избежать замужества с тобой, – выпуская новый поток слёз и с трудом дыша, продолжаю безбожно врать. – Я в самом деле нашла способ общаться с Егором. Представь себе, твоя слежка тоже может давать сбой. Несмотря на то, что ты годами следишь за мной даже в моей комнате, – открываю ему часть правды, которая мне известна, и в свирепом взгляде Титова вижу мелькнувшую тень удивления. Всего на миг. После в его голубых глазах запускается мыслительный процесс, брови сдвигаются к переносице, губы превращаются в тонкую линию.

– Откуда ты узнала? – спрашивает он, даже не думая оправдываться и просить прощения за содеянное. Его волнует лишь мой источник информации. Да только хрен я ему что-то скажу. Пошёл он в задницу!

– Какая разница откуда? – выплёвываю я, свирепо глядя в его глаза. – Главное – я знаю о том, что ты следил за мной почти половину моей жизни. И знаю очень давно, поэтому, не думаешь же ты, что я реально могла влюбиться и поверить человеку, который лгал мне с самого начала? Не могла! Я просто играла с тобой, чтобы усыпить бдительность. Временами было немыслимо сложно, особенно во время секса. Приходилось представлять вместо тебя Егора, но я справилась. И, насколько могу судить, справилась на отлично. И не надо смотреть на меня так. Тебе не на что злиться и уж тем более – обижаться. Ты тоже со мной играл. Так что всё честно, не так ли? – с остервенением сжимаю пальцы на его рубашке, желая оттолкнуть, но не получается. Дима мёртвым камнем прибит к полу, прижимаясь почти вплотную ко мне, и сдавливает моё горло до жалостливого писка.

Его рука дрожит от напряжения, а, может, это моя дрожь переходит к нему. Не знаю. В моём полусознательном состоянии сложно определить. Единственное, что чётко вижу, – это два голубых льда, в которых пробуждается что-то неадекватное, нечеловеческие. Пугающее до полусмерти и немыслимо свирепое.

Мне бы стушеваться, прийти в себя, но ничего подобного. Вконец лишившись разума, я настолько упиваюсь всем обилием негативных эмоций, пестрящих в его зрачках, что готова завизжать от радости.

Гнев. Ненависть. Тотальное недоумение. Задетая гордость. Уязвлённое самолюбие… И что-то, сильно похожее на разочарование. Да только плевать мне хотелось на это. Пусть разочаровывается во мне сколько угодно. Он для меня никто. Лжец и убийца, которого я буду ненавидеть до конца своей жизни.

К слову, не думаю, что это продлится долго. От нехватки воздуха лёгкие начинают гореть, перед глазами темнеет, грудь пронизывает болью. Но она всё равно не идёт в сравнение с той болью, что я испытывала во время новости о его предательстве и смерти пяти невинных парней.

– Давай, – хриплю я на последнем издыхании. – Задуши… Сделай… Мне одолжение…

Мой голос начинает сипнуть, слёзы перестают обжигать кожу лица, пока мы сверлим друг друга пристальными взглядами. Титов тяжело, яростно дышит, испепеляя меня убийственным взглядом, а я задыхаюсь, содрогаясь в предсмертных конвульсиях.

– Нет! – в помещении эхом разносится твёрдый мужской возглас.

Не представляю, каким чудом умудряюсь его расслышать, ведь он раздался не возле меня. Это произнёс не Дима.

– Нет! Титов! Отпустите её! Немедленно, иначе я выстрелю! – мужчина натуральным образом кричит, и в глазах Титова, словно по щелчку пальцев, вдруг появляется осознанность. Злость никуда не исчезает, нет… Но он будто приходит в себя и расслабляет руку за пару секунд до того, как я вот-вот потеряю сознание, а затем делает шаг назад, вынуждая меня упасть на пол.

Боли от удара не чувствую. Лишь кашляю и жадно глотаю ртом воздух, ощущая себя жалкой рыбкой, выловленной из моря рыбаком, который решил пожарить её себе на ужин. Я как будто в реале слышу шипение масла и чувствую жгучую боль во всём теле, пока живительный воздух снабжает кислородом все клетки организма.

Не знаю, сколько секунд проходит прежде, чем мне удаётся отдышаться и поднять взгляд на Титова. Он пригвождает меня к полу тяжёлым взором, но на сей раз я не вижу в нём ничего, кроме замешательства. Едва заметного и кратковременного, но этот монстр будто пытается что-то связать в своём уме, но у него не получается.

Что? До сих пор не верит моим словам? Да без разницы. Не имеет значения. Сейчас меня волнует только тот, кто спас мою жалкую жизнь, осмелившись угрожать самому Титову.

Перевожу расплывчатый взгляд в сторону источника крика и вижу… Андрея с пистолетом в руках, в компании нескольких охранников.

Естественно. Кто же ещё это мог быть? Только мой Андрей. Мой защитник. Моя тень, от которой я сегодня тоже сбежала.

Добившись желаемого, Андрей опускает руку с пистолетом и напряжённо смотрит на Титова, который до сих пор ни проронил и слова.

– Простите, господин. Но у меня не было выбора. Иначе бы вы развязали войну, – виновато произносит Андрей, напряжённо ожидая ответа «господина».

А он сосредоточенно молчит несколько секунд, неизвестно о чём размышляя, а затем устремляет на меня хмурый взгляд и выдаёт низким, стальным голосом:

– Война уже началась.

Его слова повисают в воздухе тяжёлым, удушливым облаком. Время будто застывает, пока я перевожу немигающий взгляд с Титова на Андрея и встречаюсь с его обеспокоенным взором.

Он недолго смотрит на меня, и его лицо искажается в гримасе сожаления с примесью шока, а в родных глазах горит лишь один вопрос: «Что же ты наделала, девочка?».

А я… Я даже слова сказать ему не могу. Не только потому, что не