Сделав укрепляющий вдох, я открываю банк секретов и прокручиваю до первой записи, позволяя ей прочитать грехи моего отца.

— Святое дерьмо, — пробормотала она. — Дата на этом...

— Да. Я уже давно поймал жука на хранении чужих секретов. — Мой ноготь царапает чернильную кожу, пока она не берет мои руки, чтобы остановить. Я прочищаю горло. — Мой отец не просто хранил это в шкафу. Ложь о моей биологической маме — это только вершина айсберга того, что он сделал со мной.

Ее красивые черты лица меняются, в них закрадывается ужас.

— Что еще он сделал?

Я молчу несколько мгновений. Как только начинаю объяснять свое прошлое, оно выливается наружу.

— Большинство моих татуировок скрывают шрам. — Мои губы кривятся, когда я указываю на них. — Пояс. Трость. Удар в спину, когда на нем было кольцо. В тот раз он чуть не отрезал палец. Пластическая операция исправила большую часть, но он просто снова вцепился в меня. Я скрыл воспоминания следами, которые лучше бы остались на моей коже, чем напоминали о нем.

С каждым моим прикосновением ее хватка на мне крепче. Мне нравится, что она держит меня так яростно. Это помогает оставаться на якоре, пока я рассказываю ей о самой мрачной части своей жизни. Куинн держит меня здесь, в реальности, с точкой выхода, чтобы я не потерялся в своей голове.

— Черт. Это ужасно. — Она потягивается, прижимая мои руки к своей груди. Она ищет мои глаза. — А как же твоя мама? Она не пыталась остановить его?

Я кривлю губы. — Она не была настоящей матерью. Она чувствовала себя виноватой. Когда координатор приемных семей позвонил ей, когда я подрос, и она привезла Фокса домой, он был ее вторым шансом на материнство. А не то дерьмо, которое она вытворяла, принося домой маленьких, беспомощных детей в качестве трофея за то, насколько они щедры. К тому времени меня уже не интересовал ее новый лист. Я не считаю ни ее, ни моего отца семьей. Какой в этом смысл? Никому из них нет дела до того, что он сделал. Не хочу ни примиряться, ни получать удовлетворение от того, что сейчас бросаю им это в лицо.

— Почему он так поступил с тобой? — Ее голос дрожит. — Ты был еще ребенком.

Я прижимаюсь лбом к ее лбу, пытаясь успокоить ее. — Я не мог позволить ему прикасаться к ним, — выдавливаю я. — Если не был для них достаточным сыном, я должен был стать хорошим братом, чтобы защитить их. Видишь? Я говорил тебе, что если бы ты была со мной, я бы обеспечил твою безопасность.

— Кольт, — шепчет она сдавленно.

— Потом я узнал то, что он не хотел, чтобы знал. Тот секрет. Это был первый секрет, который я когда-либо собирал, и он превратился в снежный ком. — Жестом обвожу нас. — Впервые я узнал, какой силой может обладать секрет. Он больше никогда не трогал меня, независимо от того, соблюдала ли я его высокие стандарты или нет. Имея преимущество над ним, я чувствовал себя чертовски живим.

— Он не имеет права определять твою ценность, — яростно говорит она. — Не тогда. Не сейчас. Пошел он.

Я отрывисто киваю ей. Она права. Знаю, что она права. Парни все сказали то же самое. Мне просто нужно забыть об этом. Удерживать тайну не идет мне на пользу.

— Думаю... Я сдерживался, чтобы не выдать его, потому что в каком-то смысле этот долговязый компьютерный ботаник — это все еще я. Я боюсь отпустить единственный рычаг, который когда-либо давал мне власть над ним. Если я использую то, что у меня есть, то что мне остается, чтобы остановить его? Логически понимаю, что он не может меня тронуть. Что я больше не его груша для битья. Но та часть меня, которая помнит? Не знаю.

— Кольт. Посмотри на меня. — Куинн поднимает мое лицо, чтобы встретиться с моим взглядом. — Я никогда не позволю кому-то напасть на тебя.

Мои губы дергаются, и я выдавливаю из себя юмор, чтобы скрыть гул, наполняющий грудную клетку. — Ты сексуальный рыцарь в сияющих доспехах, детка.

Она хмурится. — Я серьезно. Кто о тебе заботится?

Моя голова дергается. — Что?

— Ты слышал меня. Ты отдаешь сто десять процентов себя всем, кто тебе дорог. Даже тем, кого не знаешь. — Она поджимает брови, и в ее глазах светится понимающее сострадание. — Но кто заботится о тебе, Кольт?

Проклятье, почему у меня болит грудь? Я не могу сделать полный вдох. Такое ощущение, что на моих ребрах припарковалась гребаная полуторка, а водитель свалил хрен знает куда.

— Ребята, — отвечаю я сдавленно. — Роуэн. Айла. Мой брат Фокс. Мы все одна семья. Мы присматриваем друг за другом. И всегда присматривали.

— Я знаю, — мягко говорит она, проводя пальцами по моей густой бахроме, чтобы убрать ее с лица. — Но я не об этом прошу. Ты и я, мы выжившие, которые ставят тех, кто нам дорог, превыше всего. Боже, это страшно, насколько мы похожи. Я вижу твою боль. Она и моя тоже. Всю свою жизнь, с тех пор как мы потеряли бабушку, я боролась за то, чтобы мы с Сэмми выкарабкались после того, как у нас отняли все. Это был мой выбор, и я никогда не просила его жертвовать собой ради меня. Я не хотела этого, потому что считала это своей обязанностью.

Сглатываю и притягивая ее в свои объятия. Она подается вперед охотно, улавливая мою потребность иметь ее рядом.

— Видишь? Даже сейчас ты это делаешь. — Я напрягаюсь, и она успокаивает меня. — Это трудно выключить, не так ли? Но ты первый, кто позаботился обо мне. Кто позволил мне отдохнуть от того, чтобы постоянно быть достаточно жесткой, чтобы противостоять миру, и это открыло мне глаза на то, как сильно я подавляю себя ради других.

Я прижимаю ее ближе. — Забота о людях — это то, как я устроен. Если не буду этого делать, то они не захотят видеть меня рядом.

— Это неправда. Дело не в равном обмене. Тебя не любят меньше в один день, потому что ты не даешь столько же, сколько в предыдущий. Тебе достаточно просто быть собой и своим чертовски большим чудаковатым сердцем, красавчик. — Ее губы сильно прижимаются к моим, и это облегчает тяжесть, сжимающую мою грудь. — Так позволь мне позаботиться о тебе тоже. Хорошо?

Внутри меня что-то разрывается, и