В замешательстве от ее слов я хмурюсь и снова пробегаю по ним глазами. О каких вещах пишет Ранья? Что она видела? Что может быть настолько ужасным, что она не в силах дать этому определение? Она ни единым словом не упоминает ни о своей беременности, ни об отце.

Больше не останавливаясь, я читаю дальше.

«27 мая.

Они меня раскусили! Узнали, что я увидела, заперли меня в комнате на два дня и отобрали мобильный телефон. Это дело куда масштабнее и опаснее, чем я изначально предполагала. В этом доме обитает настоящее зло. Я чувствую, что у меня осталось не так много времени, чтобы записать то, что обнаружила. Они уже размышляют, что со мной сделают. Беременная я для них бесполезна. Отец может увезти меня, но даже это не станет тем выходом, который заставит меня замолчать. Так что я знаю, что, скорее всего, умру».

«Она знала, что умрет?» –  невольно спрашиваю я себя. Что может быть еще страшнее, чем тот факт, что ее собственный отец над ней надругался, чтобы потом убить ее, если она раскроет рот? Неужели Ранья стала свидетельницей убийства?

«Если отцу не удастся убедить своих подельников, что я буду держать язык за зубами, то у него не останется выбора. Ведь я могу разболтать, что видела неделю назад в зеленой комнате на мансардном этаже…

Я тогда собиралась посреди ночи зайти к папе, чтобы предложить ему оставить ребенка, дождаться родов и положить его в специальный бэби-бокс для младенцев-подкидышей, но обнаружила, что его кабинет пуст. Зато из-за не полностью закрытой раздвижной двери услышала голоса и странные звуки».

Я вся словно наэлектризована от ужаса и предчувствия жестокости. Сердце обливается кровью от шока при мысли о чем-то неописуемом, что будет написано далее в дневнике, о том, что делают с невинными детьми в этом особняке, о том, что пришлось пережить и лицезреть Ранье. Стоило подумать, что хуже уже быть не может, как Ранья, похоже, пережила еще одну трагедию.

«Когда я уже собиралась покинуть кабинет, вдруг услышала шаги из соседней комнаты и слова человека, которого никак не ожидала там увидеть. Это был…»

Только я приготовилась перевернуть страницу, как раздался стук в дверь моей спальни, заставивший меня подпрыгнуть. Это близняшки? Могли ли Хейли и Мейли тоже стать жертвами собственного отца?

– Нурия, ты еще не спишь?

Это Зейн. Вздохнув с облегчением, я откладываю раскрытый дневник на тумбочку и вскакиваю с кровати.

Меня до сих пор тошнит от того, что я прочитала. От того, что узнала о мистере Монейре. Я ни одной ночи больше не вынесу в этом доме, и мне необходимо с кем-то об этом поговорить. О потоке эмоций, которые меня переполняют. О гневе, печали, сострадании. Об отвращении, страхе и отчаянии.

– Нет, я еще не сплю.

Когда я открываю дверь Зейну, тот стоит на пороге в полурасстегнутой темной рубашке и классических брюках, низко сидящих на бедрах. От него исходит аромат дорогого парфюма. Похоже, он уже успокоился после того, что прочитал днем.

– Ты был на вечеринке или почему у тебя такой… –  Я провожу правой рукой вверх-вниз перед его телом. Даже темные волосы аристократично уложены на одну сторону, отчего он выглядит как модель с обложки. –  Аристократичный вид, –  договариваю свою мысль я, подобрав удачное слово.

– Да, я немного развеялся, нужно было проветрить голову.

– Понятно.

Чтобы удостовериться, что нас не подслушивают, я оглядываю коридор у него за спиной.

– Почему ты здесь?

– Можно зайти на минутку? –  спрашивает он с внушающей доверие улыбкой.

– Конечно. Я как раз дочитываю последние страницы дневника Раньи.

– Именно поэтому я здесь, –  объясняет Монейр, закрыв дверь, шагнув вглубь комнаты и, кажется, пытаясь найти что-то глазами. Когда его взгляд задерживается на открытом дневнике на прикроватной тумбочке, он подходит к нему. –  Мне не хватает нескольких последних записей. Я подумал, может, мы прочитаем их вместе, потому что… –  Он поворачивается ко мне с обеспокоенным выражением лица. –  Думаю, нас ждет тяжелая история. Если только ты не хочешь дочитать дневник в одиночестве.

Я скрещиваю руки на груди, стараясь сильно не прижимать их к футболке, в которой сплю, так как новую пижаму, которую я покупала специально для поездки, вчера вечером разорвал мой любовник-психопат, когда набросился на меня. Я чувствую себя как будто голой, стоя перед Зейном в одних черных трусиках и футболке. Потому что его глаза в данный момент блуждают по моим голым ногам. Ненавязчиво, но и не незаметно.

– Мы можем дочитать дневник вместе. Я уже на последней записи, и ты не поверишь, чему Ранья была свидетелем. Это не менее ужасно, если не хуже, чем то, что случилось с ней прежде.

Зейн бросает беглый взгляд на дневник, берет его с тумбочки.

– Даже хуже, чем то, что сделал с ней насильник-отец? –  недоверчиво спрашивает он. –  Трудно себе представить.

– Все плохо, очень плохо.

И мне надо как можно скорее покинуть их дом. Я не могу остаться еще даже на одну ночь, зная, что творится в этих стенах. Лучше всего сразу написать Демону, чтобы он приехал и забрал меня. А утром я первым делом сообщу в полицию о происшествии в особняке и в качестве доказательства предъявлю дневник. Теперь мне действительно понятно, почему эта книга так важна. Почему родители близняшек хотели найти ее любой ценой, почему из комнаты Раньи вынесли буквально все, почему она исчезла. Она бы раскрыла невероятную, невыразимо безжалостную тайну.

– Давай прочитаем в моей комнате. Туда никто никогда не заходит, и нас никто не потревожит.

Хотя все еще не доверяю Зейну на сто процентов, я киваю. Отчаяние и гнев, которые я наблюдала сегодня днем, не могли быть притворными. Он до мозга костей ненавидит своего отца за то, как тот поступил с его сестрой. И поэтому мы на одной стороне. Потому что я тоже так считаю. Я ненавижу Ричарда Монейра.

Поднявшись в комнату Зейна, я набираю сообщение Демону –  ни за что не хочу провести ночь в этом особняке. Не хочу оставаться одна, не хочу лежать в постели в одиночестве, после того как мы с Зейном выясним еще более чудовищные подробности жизни Раньи.

– Надеюсь, ты любишь пиццу с салями и пепперони? –  спрашивает Зейн, указывая