Тряхнув головой, он снова глубоко затягивается. Я успеваю докурить первую сигарету и берусь за вторую. А хочется за ствол. И разнести тут всё к чёртовой матери под ноль. Бесит, что могу это сделать прямо сейчас, но нельзя!

До вечера пребываю в дебильной агонии. Ни Катерины, ни Шалиева.

Бля, если он будет её трахать после того, что сделал, у меня точно рванёт крышу. Я не понимаю, как не думать обо всём об этом. Как перестать видеть этот удар?! Я всё ещё слышу, как глухо бьётся её голова о стекло в самолете.

Разворачиваюсь и иду в спортивный зал, расположенный на первом этаже дома. Если сейчас хоть куда-то не солью весь кипяток из своих вен, может случиться непоправимое.

Меня сложно вывести из себя на работе. Задание, мать его, есть задание! А тут всё через жопу! С самого начала.

Влюбиться в тридцать — это, оказывается, не прикольно, это, сука, больно! В моём случае так уж точно.

Разношу до треска кожи боксёрский мешок. Измотанный, потрёпанный снаряд болтается маятником, а я потной спиной роняю себя в свободном полёте на стопку матов. Под задницей жужжит.

Переворачиваюсь на живот, достаю телефон и принимаю вызов.

— Папочка, — шепчет Никита, — меня какой-то дяденька забрал.

— Всё хорошо, Ник. Я же обещал, что скоро мы будем вместе. Это я попросил тебя забрать.

— Правда?

— Когда я тебя обманывал?

— Никогда. А ты скоро приедешь?

— Через несколько дней. Там есть другие дети, поиграй пока с ними. Покажи им свою машину. Ты ведь её забрал?

— Конечно!

— Молоток, — устало смеюсь, снова переворачиваясь на спину. — Расскажи мне что-нибудь, Никит, — уже традиционная просьба, и он заряжает свою пластинку про проснулся, почистил зубы и так далее.

Его голос действует на меня как успокоительное. Я слушаю и слушаю, пока батарея в трубе не начинает гудеть в ухо.

— Ник, батарейка села. Веди себя там хорошо, пожалуйста. Чтобы я не краснел потом. Завтра вечером ещё позвони. Ладно?

— Хорошо, папочка.