— Элай!

Мой крик потонул в хаосе, но я не могла не звать.

— Элай, где ты?! Мне страшно!

Слёзы, пот, сажа — всё текло по лицу, оставляя жгучие дорожки. Я металась, вглядываясь в клубы дыма, пытаясь разглядеть его силуэт.

— Забери меня отсюда! Пожалуйста! Куда угодно и подальше!

Но сил не осталось. Ноги подкосились, и я рухнула на пол, поджав колени, спрятав голову в руках. Всхлипы разрывали грудь, но даже их заглушал рёв пожара.

И тогда…

Всё затихло.

Тишина.

Гробовая, абсолютная, давящая тяжелее любого крика.

Я осторожно убрала руки с лица, пытаясь перевести дыхание, заглушить бешеный стук сердца в висках. Куда исчезли вопли паники? Треск пожирающего всё огня? Где... он? Элай...

Поднявшись на ноги, я огляделась — мир вокруг застыл в немом крике разрухи. Пол, усыпанный осколками зеркал, отражал искажённые, дымчатые силуэты, будто призраки прошлого продолжали свой безумный танец. Стены, впитавшие копоть как чернила, хранили отпечатки былой боли. Опрокинутая мебель, хрустальные осколки, блестящие на полу как слезы — всё кричало о хаосе, навсегда поселившемся в этих стенах. Я замерла среди руин, ощущая, как с каждым вдохом пустота высасывает из меня жизнь — не дым, а сама вечность.

Я сделала шаг вперёд — и под ногой хрустнули остатки хрустальной люстры.

— Где моя обувь? — вырвался шёпот, едва различимый даже в этой гробовой тишине.

Прошла минута, прежде чем я осознала ужасную правду. Что? Обувь?.. Где боль?..

— Я... я её не чувствую, — голос сорвался на надтреснутый шёпот, переходящий во всхлип.

Я рухнула на колени, жадно глотая липкий, пропитанный пеплом воздух. Я умерла... Это была клиническая смерть. То самое чувство — ледяная волна, поднимающаяся от кончиков пальцев, сковывающая грудь леденящим кулаком — оно вернулось.

И тогда я закричала, вкладывая в крик всю ярость отчаяния, чтобы услышать эхо, доказать самой себе, что ещё дышу:

— Я жива! Жива! Жива!

Я бросилась бежать по коридору, осколки впивались в босые ноги, но я не останавливалась — мне нужно было почувствовать боль, доказать, что я ещё здесь. Резко свернув за угол, я замерла на месте.

Сквозь дымную пелену, у дальнего пролома в стене, где когда-то были окна, стоял силуэт. Неподвижный. Слишком прямой. Как статуя. Спиной ко мне. Его поза... была до боли знакомой. Это былон.Мой Элай.

На нём была всё та же тонкая чёрная ветровка, что и в тире, но теперь она висела клочьями, прожжённая в нескольких местах, будто её изжевали огнём. Его поза не выражала ни напряжения, ни готовности к действию — только пугающую, неестественную статичность, словно он застыл между мгновениями.

Я протёрла глаза, пытаясь стереть дымную пелену — не мираж ли это? Но он не исчез. Если он был здесь — значит, я жива. Страх сковывал тело ледяными цепями, но надежда — острая, как лезвие бритвы — резала его оковы, гнала вперёд.

— Элай! – сорвался с губ крик, рвущий горло.

Тишина поглотила зов. Я сделала шаг — и ноги подкосились, будто налитые свинцом. Упав, я поползла к нему, цепляясь пальцами за скользкий, закопчённый паркет.

— Элай, это я! Лэйн! – голос звучал хрипло, отчаянно.

Тишина давила. Лишь скрежет ногтей по полу да бешеный стук собственного сердца оглушали меня. Он не шевелился. Не дышал. Когда я оказалась вплотную, различались детали: рваные края рубашки, странная тёмная влага, сочившаяся вдоль позвоночника, впитывающаяся в ткань капля за каплей...

Я добралась. Собрав последние силы, поднялась.

— Элай… — шёпот сорвался с губ, когда я протягивала дрожащую руку. — Спасибо… что нашёл…

Пальцы коснулись плеча. Холод. Ледяной, пронизывающий до костей, будто прикасалась не к человеку, а к могильной плите. И липкость — густая, противная, въедающаяся в кожу.

Он не реагировал. Тогда я, стиснув зубы, впилась пальцами в его плечо и резко повернула к себе.

И мир рухнул.

То же лицо. Но глаза... Нет, не глаза. Широкая чёрная повязка из грубой ткани туго стягивала его глаза. Она была промокшей насквозь тёмно-бордовой, почти чёрной кровью. Она сочилась из-под краев, стекая густыми каплями по его мёртвенно-бледным щекам, по шее.

А сама шея...

На ней зияла ужасная, глубокая рваная рана — будто горло перерезали не ножом, а клыками дикого зверя. Кровь запеклась коркой, но свежая алая струйка всё ещё пульсировала из глубины, будто его сердце упрямо продолжало биться вопреки смерти.

И грудь...

Рубашка была разорвана, обнажая ещё несколько таких же зияющих ран, из которых сочилась тёмная, почти чёрная масса. Он весь был в крови — старой, бурой, и свежей, ярко-алой.

— Э...Элай... — выдохнула я, чувствуя, как ноги подкашиваются.

Ужас сковал всё тело. Это был не просто раненый Элай. Это... труп. Оживший? Или моё сознание рисовало самое страшное?

И тогда он среагировал.

Его голова резко дёрнулась в мою сторону. Несмотря на плотную, пропитанную кровью повязку, я ощутила, как под ней открылись глаза. Невидимые, но осязаемые. Их взгляд — ледяной и пустой, как у мёртвой рыбы, выброшенной на берег — упёрся в меня.

Затем он резко вытянул руку, дрожащим пальцем указав на что-то позади меня. Я обернулась.

Белая дверь.

Абсолютно белая, с едва заметной подсветкой по краям. Чистая, нетронутая, словно вставшая сюда из другого мира.

Я перевела взгляд обратно на него.

— Это дверь ведёт наружу? Домой? — голос дрожал.

Он едва заметно кивнул.

В груди вспыхнула дикая, нервная надежда. Выход. Есть выход! Мы сможем выбраться!

— Тогда что мы стоим? Пошли!

Я схватила его руку — холодную, как мрамор в зимнюю ночь, — и вздрогнула от отсутствия в ней хоть капли тепла. Но он не сдвинулся с места.

— Что такое? Пошли, нам нужно вернуться!

Его губы — бледные, потрескавшиеся — дрогнули.

Из них вырвался хриплый, едва слышный шёпот, больше похожий на предсмертный стон:

— Ме...ня...нет.

Эти слова повисли в пространстве, как похоронный звон. Внезапное осознание ударило с леденящей ясностью — передо мной лишь пустая оболочка, бледная тень того, кто когда-то был моим Элаем. Его больше не существовало ни здесь, ни где-либо ещё. Но сердце яростно отказывалось принимать эту правду.

— НЕТ! ЭЛАЙ!

Мой крик разорвал мёртвую тишину зала.

— Я без тебя никуда не уйду! Ты же обещал... не умирать... Не оставлять меня...

Я вновь взглянула на него — на его мёртвенный взгляд сквозь кровавую повязку, на раны, из которых теперь хлестала кровь. Вид этого кошмара вырвал из меня пронзительный вопль, и...

* * *

...и я проснулась. Резко, с хриплым всхлипом, будто вынырнула из ледяной бездны. Сердце колотилось, как пойманная птица в клетке грудной клетки, пот стекал по вискам солёными ручьями. Жёсткая койка, полумрак медпункта — реальность медленно проступала сквозь пелену кошмара. Не Весперов Холм. Не тот проклятый коридор. Но страх остался — живой, острый, впившийся в рёбра как осколок разбитого зеркала.

Элай...

Кошмар. Слишком ясный. Слишком... правдивый. Я зажмурилась, но кровавая повязка и зияющие раны продолжали плясать перед глазами.

И тогда — прозрение.

Воспоминание ударило, как током: кабинет Леона. Пистолет в его руке. Направленный на Элая. Выстрел? Не помню. Неужели... смерть Элая не кошмар, а реальность…

Я собиралась вскочить, но вдруг услышала шаги. Твёрдые, мерные, узнаваемые. Леон.

Тело напряглось само собой. Я замерла, притворившись спящей, дыша ровно и поверхностно, как учили на тренировках.

Он вошёл бесшумно, даже дверь не скрипнула. Его присутствие налило комнату свинцовой тяжестью. Он не подошёл сразу — остановился у окна, сливаясь с ночью за стеклом.

И это хорошо. Ведь если бы у меня сейчас было оружие... Пистолет. Нож. Что угодно. Я бы не колебалась ни секунды. Но приходилось лежать, копя ярость, представляя момент, когда смогу посмотреть в его глаза в последний миг... и наслаждаться его болью, которую причинил мне. Не прощу… Никогда!