Это всего лишь свадьба.

На всю жизнь. С женщиной, которую не люблю и даже не знаком. Но я обязан это сделать ради семьи.

Сглатываю гнев, который закипает при мысли о том, что мне придется сделать. Михаил все еще держит меня в поле зрения.

— Твоя преданность братству достойна восхищения, Александр, — мягко говорит он.

Я презираю то, что мне приходится делать, чтобы доказать это.

Я был влюблен однажды, и одного раза хватило бы на всю жизнь. Я знаю, что больше никогда не полюблю. Самое меньшее, что могу сделать, — это принести мир в свою семью.

Я обязан этим своим братьям. Своей семье. Если кто-то доберется до моей сестры Полины, или матери, или, не дай Бог, до невинного ребенка Михаила и Арии... Я никогда себе этого не прощу. Не хочу повторять одну и ту же ошибку дважды.

На мой телефон приходит сообщение. Михаил кивает, молча разрешая проверить его.

Я смотрю на экран: — Вспомните о чертовом дьяволе.

— Подними подбородок. И ради всего святого, Харпер, перестань хмуриться.

По иронии судьбы, мама, злящаяся на то, что я хмурюсь, не вызывает у меня желания улыбаться. Тем не менее, не хочу слушать ее критику, поэтому натягиваю улыбку. На самом деле даже не хмурюсь. Я устала, и не хочется, чтобы меня использовали в сотый раз. Я также не хочу сталкиваться с ее яростью, поэтому сдаюсь. Это ситуация из разряда — выбирай свои битвы.

— Вот так-то лучше, — говорит она, поднимая мой подбородок. Я моргаю под резким светом верхнего освещения. — Харпер, ты снова ешь молочные продукты? Что я тебе говорила, о том, как они влияют на лицо?

Я вздыхаю и плотно сжимаю губы, чтобы пудра, которую она наносит на нос, не попала в рот, но есть и дополнительное преимущество — не нужно отвечать. Внутренне я говорю ей, что крошечные, едва заметные розовые точки на моем подбородке, вероятно, больше связаны со стрессом, чем с рожком мороженого, но неважно.

Закрываю глаза. Когда я была маленькой девочкой, то научилась одному трюку: если закрыть глаза, когда она меня наряжает, то можно представить, что готовлюсь к выходу на большой экран.

Представь, что команда стилистов готовится к съемкам.

— Хорошо. Не двигайся. Твои брови снова растут. Господи, я думала, мы их только что выщипали.

Приоткрываю один глаз. Хотя она обычно вспыльчива и раздражительна, это переходит на более высокий уровень даже для нее. Я вздрагиваю, когда она безжалостно выщипывает несколько волосков на бровях, как будто они лично ее обидели.

— Не перестарайся, — протестую я. — Это оставит покраснения, которые сложнее скрыть.

Сжав губы в тонкую линию, она отступает и любуется своей работой. Внимательно изучает мои брови, прическу, макияж, а затем кивает.

— Ты выглядишь прекрасно, — холодно говорит она, без намека на теплоту или настоящую признательность. Она просто прагматична и восхищается проделанной работой.

Только когда вижу, как дрожит ее нижняя губа, начинаю думать, что что-то действительно не так.

Оглядываю комнату.

— Где кольцевая лампа? — К этому моменту она уже должна была поставить свет, камеру и все подготовить для записи и съемки моего очередного эфира в социальных сетях.

— Мама? — Сердце начинает биться быстрее. — Что происходит?

Прикусив губу, она ничего не отвечает. В ее глазах блестят... слезы? Какого черта? Я не помню, чтобы моя мама когда-нибудь плакала.

— Мама, — шепчу, безмолвно умоляя сказать что-нибудь, хоть что-то, чтобы я поняла, что являюсь для нее больше, чем пешка, скользящая по шахматной доске.

Раздается резкий стук в дверь.

— Пора идти, — это мой брат Сол.

Идти... куда?

Она расправляет плечи и сжимает губы в тонкую линию.

— Что происходит? — мой голос твердый. Когда она не отвечает, поворачиваюсь и распахиваю дверь.

Сол стоит в коридоре, миниатюрная и более стройная версия отца, его брови сведены вместе.

— Иисус, мать твою, Христос, — бормочет он. — Долго же ты продержалась.

— Если бы я знала, то заставила бы ждать подольше.

Невозмутимый, он смотрит мимо меня на маму.

— Ты ведь ей ничего не сказала?

У меня сводит живот. В какие игры они теперь со мной играют?

— О чем не сказала?

И тут я замечаю, что Сол одет в костюм. Единственный раз, когда видела его в костюме, были похороны. Это не может быть хорошо.

Он качает головой и делает шаг ко мне, чтобы взять за руку.

— Увидишь. И я говорю тебе сейчас, Харпер, даже не думай убегать.

Пульс учащается. У меня кружится голова. Я точно знаю, на что способна моя семья.

Если он говорит не бежать, значит, планирует что-то такое, что заставит меня захотеть. Они снова заставят улететь в Италию? О, Боже. Нет. Я не могу уехать, только не снова. Я должна остаться здесь. Я нужна здесь.

Они любят осуждать меня за то, что я бегу от проблем, но никто из них не знает истинной причины.

Сол ругается под нос, ведя меня вниз по лестнице, его рука все еще крепко держит мою.

— Может отпустишь? Я никуда не уйду.

Он крепко прижимает меня к себе: — Она должна была сказать тебе. Как думаешь, почему она заставила тебя переодеться во что-то красивое?

Сердце бьется так быстро, что кружится голова.

— Потому что мы готовились к съемкам. Это моя работа, помнишь? Как я зарабатываю на жизнь? Это то, что я должна делать.

— Да, — говорит он со вздохом. — Я не хотел быть тем, кто расскажет тебе, и не собирался говорить раньше времени, но ты должна знать.

Лед пробегает по венам. Я сглатываю, пытаясь подавить тревогу, но, похоже, это не приносит облегчения.

Он ведет меня по коридору к лестнице, наши шаги бесшумны на толстом ковре. Этот дом огромен. Большинство людей не знают, что три четверти комнат в нем пустуют.

— Так ты собираешься мне рассказать или нет? — спрашиваю я, и голос предает меня.

Он сжимает зубы. На минуту останавливает меня. Наконец качает