Но даже произнесённое неправильно, это слово обладало для меня магией.

Всегда.

В своем мире я никогда не любила рано вставать. Мой косметологический кабинет работал исключительно во вторую смену…

В моем мире?

Косметологический кабинет?

Дух воды сказал, что я попаданка.

Теперь я окончательно поняла, что тело Фионы для меня чужое. У меня была совсем другая внешность и другая жизнь.

Внешность той красивой девушки с фисташковыми глазами.

Вот только поверить в это было до сих пор трудно.

Она была прекрасным видением, недосягаемой мечтой. А все, что окружало меня сейчас – суровой реальностью.

Я на все сто процентов чувствовала себя бедной жалкой Фионой Гастелло, но никак не той необыкновенной красавицей.

Я даже не представляю, как ее зовут.

Как звали меня до попадание в это тело.

– Гляди, гляди, просыпается!

– Видать, и правда наша Финька нынче к кофу да круассанам приучена!

Снова смех.

И тут вмешалась первая, обладательница грубого голоса.

– Я тут с тобой цацкаться не собираюсь, баронка или баранка, чтоб тебя! А ну живо встала! Снежина уж час орет, вымя полно, а эта баранка лежит, да в ус не дует!

Не успела я толком открыть глаза, как прямо мне на голову полилась ледяная вода.

Волосы и подушка вмиг стали мокрыми.

Фу, как же противно!

Под новые взрывы хохота я вскочила и увидела прямо над собой главную скотницу со своей фермы – госпожу Липу Шиппи. Это была худая, даже костлявая женщина преклонных лет с морщинистой кожей.

Поодаль от нее стояли другие доярки нашей фермы в косынках, уже одетые и готовые к смене.

Я посмотрела на простенький кристальон, который висел над деревянной дверью, и ужаснулась – полпятого утра!

У аристократов свои собственные кристальоны, иногда по нескольку у каждого, бедняки же не могут себе такого позволить, поэтому и покупают их вскладчину на несколько человек, а иногда и на всю деревню. Чем больше человек пользуется кристальоном, тем слабее и рассеяннее его магия.

Остальные доярки – Ниута, Сира, Чичи и другие смотрели на меня искоса, и продолжали испускать насмешки. А госпожа Липа продолжала очень громко и сурово выговаривать насчет моей непомерной лени.

Я нахмурилась, пытаясь понять, ГДЕ вообще оказалась.

ГДЕ и КОГДА.

Эдриан от меня отказался на глазах у всех…

Предательский нож Агнесс…

И Сэй Дзен.

Неужели все это было сном?

Я подняла правую руку и с облегчением увидела, что жуткой черной татуировки-черепа там нет.

Я не проклята и не заражена мареновой чумой!

Пока еще не проклята.

Но зато…

На моем безымянном пальце блеснуло знакомое золотое обручальное кольцо с рубином!

Со стекляшкой, как сказала Нерисса Сальваторе, когда Эдриан расторг наш брак, и оно лопнуло прямо на моем пальце.

Но сейчас кольцо на месте – получается, я попала в момент, когда меня уже признали баронессой и мы с Эдрианом уже поженились.

Тогда почему я на ферме?

Я постаралась напрячь память, которая сейчас представляла полное месиво, кашу из обрывочных воспоминаний Фионы и не менее обрывочных воспоминаний попаданки, но ощутила только резкий приступ головной боли.

– Я кому сказала – собирайся! Живо! – проорала Шиппи и в меня полетела кружка с остатками воды, гулко ударив меня по лбу. – А за то, что задержала смену, после дойки вычистишь коровник! И про свинарник тоже не забудь! Ишь ты, баранеска тут сыскалась…

В общей комнате, где жили двадцать доярок, царила промозглость холодного осеннего утра. Над щелями меж досок деревянного пола вились струйки тумана, а на узких подоконниках кое-где даже была видна изморозь.

Остальные девушки надели темные теплые шерстяные платья, а сверху повязали пуховые платки.

У меня же на грубо сколоченной прикроватной тумбочке лежало…

Шелковое платье. Хотя, может, и не настоящего шелка вовсе.

Главное, что оно было из тонкого шелковистого материала и очень открытое – рукавчик три четверти с кружавчиками, а про низкое декольте и пышную, но совершенно бесполезную юбку я вообще молчу.

Ткань заледенила кожу, и я вся покрылась мурашками.

Как же холодно!

И как хотелось мне сейчас накинуть такой же тёплый платок, как и у остальных!

Одетая в это безвкусное, вычурное платье, я подошла к умывальне и выдавила из рукомойника чуть воды, чтобы ополоснуть лицо.

Как и следовало ожидать, она тоже была ледяной, и ее было так мало.

Будь у меня магия, тут же бы наколдовала горячую воду. Много, много горячей воды!

Но моя магия у Агнесс.

Интересно, где сама сестричка, где Эдриан и вообще, все придворные?

Может Сэй Дзен выкинул меня в какую-то параллельную реальность, где все они отправились в ад, где им самое и место?

А работницы фермы, с которыми мы раньше дружили, дико меня ненавидят…

– Что, любуешься на красавицу-баронеску? – послышался за спиной ехидный голосок Чичи, моей подруги-доярки.

Но из маленького мутного зеркала над рукомойником на меня смотрела все та же Фиона с неровной кожей, щелью меж передних зубов и волосами, напоминающими воронье гнездо.

С этими угольно-черными, жесткими, как проволока, волосами, не могла справиться ни одна расческа.

В этой обстановке и в этом наряде среди остальных я смотрелась попросту нелепо, даже комично.

– Может, у тебя есть запасная шаль? – спросила я, поежившись.

Холод, уже кажется, пробрался в каждую мою косточку.

– Нет уж, не пристало баронессе ходить в простолюдинских обносках, – прошипела Чичи, и плотнее запахнула на груди свой теплый платок.

Плюнув на все, я решила использовать в качестве накидки свое одеяло, но Липа Шиппи налетела на меня коршуном и заставила оставить его в общежитии.

Раннее осеннее утро было таким промозглым и холодным, что меня в моем открытом «баронском» платье судорогой сводило.

Подойник, который я держала в правой руке, оглушительно гремел при каждом моем шаге, значительно громче, чем у других доярок, что шли рядом со мной.

Женщины искоса посматривали на меня, переговаривались и отпускали обидные шуточки, вроде «Не тяжело ли ее баронесскому господству нести подойник, не оттягивает ли белы рученьки?».

Не реагируя на насмешки, я лихорадочно разбирала память Фионы, чтобы понять, в какой момент ее прошлого я попала.

ГЛАВА 9

К сожалению, в ней было намешано так много всего, что я как будто погрузилась в огромный поток. В основном он состоял из ее грез, наивных и детских мечтаний о любви Эдриана Сальваторе, а еще слащавых картинок «искренней сестринской» любви Агнесс.

С безграничным