Рыжие волосы. Тонкая талия. Пышная грудь.

Я её знала.

Это секретарь нашего ректора.

Ифемия.

Сначала захотелось спросить: что она вообще здесь делает. Но Ифемия затянула посильнее пояс атласного халата, и под рукавом блеснул знакомый мне золотой браслет. Ласориан покупал его для какой-то знакомой, когда мы выбирали украшение для Миранды.

Что же…

Вот она.

«Знакомая».

Стоило догадаться.

И опять, казалось бы, а какое мне должно быть дело? Почему я вообще могу волноваться из-за личной жизни Ласориана? Он ведь всего лишь мой патрон, который мне вообще ничего не должен.

Однако рана от предательства в груди разрослась сильнее, словно её дополнили ещё одним ножом в спину. Это так мерзко: чувствовать боль, но не иметь никакого права заявить о ней.

Холодные капли дождя били по моему раскрасневшемуся лицу, словно давали множество пощечин. Нашептывали мне: «Да кто ты такая, чтобы возмущаться ещё и из-за этого?». Но я и не собиралась. У меня уже не осталось никаких сил о чём-то думать и анализировать мои чувства. Все ниточки эмоций так натянулись, что попросту порвались на кусочки.

Мне хотелось одного: чтобы хотя бы пустили согреться и переночевать. Пути обратно до академии я уже не вынесу.

— Можно я войду? — спросила и ощутила себя нищенкой, которая пришла просить милостыню.

А ведь я многие выходные жила здесь так, словно была маленькой хозяйкой этого красивого дома. Лас всегда окружал меня такой заботой, что я и представить не могла ситуацию, в которой вот так стою и прошусь внутрь.

— Нет, — рыкнула вдруг Ифемия, от чего я окончательно растерялась.

Я невольно активировала силу глаз и заметила, что её аура отчётливого чёрного цвета. Она искренне ненавидела меня в этот момент. Но… за что? Даже если она женщина Ласориана, чем я ей так противна?

— Простите, что?

Почему вообще я обращалась к ней на «вы»⁈ Но язык не повернулся грубить с порога. Ментальная усталость и жуткая обстановка вокруг измучили меня.

— Ифи, кто там? — раздался голос Ласориана изнутри. Он показался мне теплом, которым веет от разожженного камина. Я понимала, что сейчас здесь лишняя. Но если мне не разрешат хотя бы согреться — просто не знаю, что делать.

Я посмотрела на Ифемию. Та одним злобным взглядом приказала молчать, а сама протянула громко:

— Я забыла заплатить кучеру, дорогой. Не переживай. Я всё решу.

«Дорогой»? Как… гадко. Просто от осознания, что кто-то подобным льстивым женским голоском называет так моего патрона. Это не клеилось в голове.

Ифемия вдруг вытолкнула меня своим телом дальше от двери, босыми ногами встала на измокший коврик снаружи и прикрыла дверь. Я отшатнулась и окончательно растерялась. Она же понизила голос и зашипела змеей:

— Уходи прочь! — со мной говорили как с прибившейся ненужной собакой! — Ты и так портишь нам все выходные. Наконец-то хоть один полностью свободный день, когда мы можем побыть с Ласом вдвоем, и тут опять появляешься ты. Даже не думай. Нет. Не сегодня.

Сложно описать всё то, что я чувствовала. Свалившаяся правда о Скае раздавила меня. А эта рыжая дрянь додавливала, будто я вредоносная блоха.

Недавно я с таким знанием рассуждала с Дивиникой о чувстве одиночестве и ненужности… но теперь понимаю — это был лишь пустой трёп. Настоящее отчаяние я испытала сейчас.

Когда я бежала из комнаты в академии подальше от Ская, я хотя бы знала, куда мне идти. Думала, что могу обратиться к Ласу. Наивно надеялась, что у меня есть маленький уголочек, где мне посочувствуют.

А что сейчас?

Если она меня выгонит, куда мне идти?

Обратно в карету? И о чём я попрошу? Я ведь отдала кучеру последние свои деньги…

Но дело даже не в ночлеге. Мне было так плохо, что тёплой кроватью уже не поможешь. Хотелось найти плечо, в которое я смогу уткнуться и зарыдать.

У каждого человека должна быть такая возможность.

Неужели я так о многом прошу?

Просто немного тепла и сочувствия.

Ещё недавно я думала, что у меня появились настоящие близкие люди… так почему сейчас меня пинают под дождь, будто я не нужна никому?

— Нет, — наконец, ответила я, вкладывая в одно маленькое слово весь протест против этой несправедливости. — Если Ласориан не хочет меня сейчас видеть, пусть он скажет мне это в лицо. И тогда я уйду.

Я сделала шаг вперед, давая понять, что Ифемия меня не остановит. Однако она не дала дойти до двери. Сделала короткий взмах рукой и приказала:

— А ну тихо.

И опять как с какой-то собакой!

Это уже просто слишком!

Я собиралась возмутиться, но вдруг… поняла, что мой голос пропал. Губы размыкались, я шевелила ими, но ничего не было слышно. Это какое-то заклинание немоты? Ещё и ноги не слушаются!

— Я не пущу тебя на порог дома. Ты тут не нужна. Уйди хотя бы на сегодня и дай своему патрону спокойно выдохнуть без камня на шее в виде глупой студентки.

Она вытянула руку, указывая на карету. Чернота её ауры пожирала всё вокруг.

Мне стало дурно. Не от её магии, хотя это был по-настоящему подлый трюк. Дыра внутри разрослась настолько, что от боли звенело в ушах. К горлу начал подступать ком. Но на этот раз то были не слезы сожаления. Ох, нет.

Я ужасно злилась на эту рыжую дрянь! Она в одно мгновение превратилась в олицетворение всей той Судьбы, которая только и делает, что пинает меня ногами.

Родители? Нет, Дакота, ты сирота.

Друзья? У тебя слишком странные глаза, чтобы кто-то с тобой водился.

Успехи? Ох, нет, ты неумеха.

Мальчик, который стал единственным светом? Знаешь, он полюбит другую. Даже шанса тебе не даст! Просто не дождётся!

Лучшая подруга? Она уже выбрала его, хоть вы обе об этом не знали.

Патрон? Тебя даже не пустят к нему на порог, если явишься без разрешения.

Старайся. Старайся. Старайся. А всё равно останешься одна.

Вся боль от лишений в мгновение превратилась в жгучий гнев. Я шумно и быстро задышала, словно вот-вот взорвусь. Давление подскочило, и виски заболели. Тьма вокруг Ифемии казалась уже не её ненавистью ко мне, а пеленой, которая попросту застилала мне глаза.

И вдруг я ощутила, как в спину меня кто-то подталкивает. Как если бы я боялась прыгнуть в воду, потому что не умею плавать, и некто решил помочь. Это прикосновение очертилось на коже, а затем прошло как бы сквозь меня. Коснулось души, пролезло через сердцевину разрастающейся там раны, и вытолкнуло нечто мешающее.