— Зовите, ежели что понадобится, Ваше Величество!

Мы расходимся. Мужчины волокут нашу кладь в комнату, а мы спускаемся по скрипучим ступенькам на первый этаж.

У столика под окном суетится Роза. Вижу, как она плюет на пятнистую тряпку и протирает ею стол. Боже, какая тут антисанитария! Подойдя, спрашиваю:

— Кхм… А где тут можно вымыть руки?

Смотрительница с недоумением смотрит на меня:

— Зачем?

— Я в дороге испачкалась, потом тут пыльную мебель трогала.

В глазах Розы появляется понимание:

— А-а-а! Так давайте я вам тряпкой вытру! — и она на полном серьезе тянется этим грязным недоразумением ко мне.

Я невольно отдергиваю руки и прижимаю к груди, с трудом сдерживая вопль ужаса. Выдавливаю:

— Спасибо, не надо. Кажется, я все же не очень сильно испачкалась.

Роза с удовлетворением смотрит на стол, жестом приглашает за него нас с Бетти и скрывается на кухне. Мы покорно садимся и подавленно молчим. Зато мой желудок уже просто воет мартовским котом. Вскоре появляется наша смотрительница, которая, видимо, тут еще и за повариху, с подносом.

Она ставит его перед нами. На подносе две тарелки с какой-то жижей зеленовато-серого цвета, две здоровенные кружки с мутным желтым напитком, который под стать назвать зельем, и приборы. Роза всё это хаотично расставляет на столешнице и отходит на шаг назад, ожидая то ли приказов, то ли похвалы.

Наклоняю кружку и нюхаю. В нос бьет кисло-сладкий запах.

— Это что, пиво? — спрашиваю удивленно.

Роза быстро отвечает:

— Так ничего другого нет же.

— Можете принести просто воду?

Женщина снова округляет глаза:

— Вам что, жить расхотелось? — затем спохватывается и уже извиняющимся тоном продолжает: — Ой, простите, Ваше Величество… Но… Где это видано, чтобы люди воду пили? Помереть же можно! Пузо скрутит… Простите, брюхо… Э… Живот… Живот заболит, вмиг позеленеете и того… А вина, чтобы разбавить воду, у нас нет.

Вздыхаю и принимаюсь ковырять ложкой липкое нечто в тарелке. Блюдо имеет консистенцию медузы и пахнет силосной ямой. Это отвратительно. С трудом давлю рвотные позывы. Бетти напротив меня с унынием смотрит на свою тарелку, тоже не решается приступить к трапезе. Я громко выдыхаю, с шумом отодвигаю тарелку и обращаюсь к фрейлине:

— Ну нет! Это никуда не годится. Так жить нельзя!

Девушка поднимает на меня полные грусти и отчаяния глаза и спрашивает:

— А что вы предлагаете, госпожа?

8

— Ну, Бетти, — говорю я, заставляя себя собраться, — мы обе голодные, так что прямо сейчас нам нужно поесть. Нормально, по-человечески. Поэтому мы сами приготовим себе еды.

Бетти смотрит на меня круглыми глазами, будто я предложила ей прыгнуть с обрыва.

— Как? — спрашивает она, не в силах скрыть недоумение.

— Идём, — отвечаю я по-деловому. Времени на раздумья нет.

Мы направляемся к распашной двери, ведущей на кухню. Из проема тянет запахом несвежей еды, смешанной с ароматом дыма от костра. Я захожу первой и замираю в немом оцепенении. От представившегося зрелища которого мурашки бегут по коже.

Кухня тут — эталон заброшенности и запустения. Половые доски почернели и, кажется, проминаются на каждом шагу. В углу большая печь, с горизонтальными прутьями из металла над черными углями, над ней пара медных лоханей, которые давно утратили свой блеск и покрыты темной патиной. На стенных полках разложены какие-то съестные запасы, но в их качестве я совершенно не уверена. Вдоль других стен — старые, подгнившие плоские шкафы, где, судя по всему, тоже хранятся какие-то запасы. Бочка с мутной водой у печи выглядит печально как внутри, так и снаружи.

Напротив двери стену подпирает немного кривоватый разделочный стол, весь в каких-то липких пятнах, по нему бегают черные насекомые, а у стены белесые личинки, собравшиеся кучкой, будто им холодно.

От увиденного внутри копошится тошнота, и я отворачиваюсь к побледневшей Бетти.

— Бетти, ты, кажется, лучше меня понимаешь, что пригодно для еды, а что нет.

— Да, госпожа, — сдержанно отвечает она.

— Тогда перебери всю снедь, которую тут найдешь, — командую я. — А я займусь уборкой.

Она в который раз округляет глаза, но кивает, а я зактываю рукава платья и принимаюсь за работу. Беру ту самую тряпку, которой Роза протирала стол, и нахожу деревянную миску. Набираю в неё воды из бочки и, прополоскав тряпку, начинаю мыть стол. Мусор и крошки со стола пока смахиваю на пол, сами доски медленно, но верно отмываются и даже чуть светлеют. Внутри разливается ощущение слабой гордости за себя. Точнее, за белоручку Аделину, которая в глазах Бетти проявляет чудеса трудолюбия и небрезгливости.

Бетти тем временем продолжает осматривать запасы. Выкладывает на чистый стол клубни, похожие на картофель, морковь, немного крупы подозрительного качества, затем она добавляет ко всему мешок яиц. Вот это уже дело! Можно сделать что-то, что будет хоть немного съедобным.

Я ставлю на печь два медных ковша с водой из бочки. Один под суп, другой — чтобы сделать нам питьевую воду. Глядишь, даже неприятный запах уйдет от кипячения.

— Госпожа, что вы делаете? — спрашивает Бетти, закончив свою часть работы.

В углу стола она собрала небольшую кучу испорченных продуктов, которые нужно будет куда-то выкинуть.

— Суп овощной сварю нам, — отвечаю по-простому и показываю на второй ковш. — А это будем пить, когда остынет. Если воду прокипятить, она станет безопасной.

— А откуда вы это знаете? На кухне папеньки вашего спросили? — не унимается Бетти.

Похоже, в городах в курсе, что воду следует кипятить, а тут дремучий край.

— Импровизирую, — отвечаю с улыбкой.

В этот момент на кухню заходит Роза, которая до этого шуршала чем-то наверху. Она оглядывает меня и Бетти с явным неудовольствием.

— Вы что, и на кухне хозяйничать собрались, Ваше Высочайшество? — саркастично произносит Роза. Даже чуть краснеет от возмущения, во взгляде вспыхивает огонек негодования.

Я говорю спокойно, прямо глядя ей в глаза, но с твердостью хозяйки этого места:

— Простите, Роза, но то, что вы подали в качестве еды, несъедобно.

Её брови взлетают, и она буквально вскипает от злости, словно её не задели, а обрушились тысячи громов:

— Это потому что вы аристогадка, Ваше Высокоурождение! — она кривит губы в презрительной гримасе. — Тут все это едят, и ничего, живы, не жалуются. У нас тут не дворец и не найдете вы тут