пить будет, печенке на горе, а в городах всем все-равно, дюже там люди занятые и важные, не радуются счастью чужому. Выскочив во дворик, я огляделась по сторонам — никого. Спит в предрассветных сумерках народ деревенский. Открыла калитку, вышла на дорогу и чуть не расхохоталась: уже и столы из домов повытаскивали, лавки к ним придвинув. Гулявший под столом петух тихо недовольно прокудахтал, словно злясь, что кто-то вскочил раньше него. Приподняв юбку платья, я быстро побежала к церквушке, что на северной окраине Дасинки стояла. Она, окруженная зарослями осоки и розмарина, заслоняла небольшое деревенское кладбище. Задремав на деревянной лавочке и уронив голову на грудь, священник мирно похрапывал, сжимая в руке старое писание в кожаном переплете. По его поношенной рясе колыхаемые ветром били кусты крапивы, росшие прямо под лавкой и жалящие своими листьями любого, кто неосторожно начнет болтать ногой.

Я осторожно коснулась его плеча рукой. Позади на горизонте начало всходить солнце.

— Отец Авин…Отец Авин!

Священник дернулся, издав последний храпок, и распахнул свои серые глаза, окруженные множеством мелких старческих морщинок. Взглянув на меня, старик быстро проснулся и схватился за повязки рясы, вжавшись в спинку лавки.

— Угодники небесные, святая дева!

Я нахмурилась. Понимаю, что в белом одеянии и с рассветом позади я как посланник Небес, но зачем же со страхом так глядеть? Учитывая все похождения нашего священника, у него кара другим путем придет.

— Тьфу, то ты, Анитка…

— То я.

— А свеклой чаго щеки не намалевала? — отец Авин, кряхтя, встал с лавки, отряхивая полы мешковатой рясы.

— Себе на лбу намалюйте.

— Ох, и заноза ты. Мужик-то твой где?

— Ему с окраины противоположной бежать надобно. Сейчас будет ужо.

Священник снял с пояса связку ключей, потерев скрюченную спину. Взяв с лавки забытое стариком писание, я вгляделась в дальние луга и, никого там не заприметив, подошла к дверям церквушки, смотря, как отец Авин дрожащими руками перебирает десятки ключей. Ржавеющий замок отворился, и священник, процедив сквозь зубы непристойные слова, несколько раз дернул на себя тяжелую дверь.

Церквушка в Дасинке маленькая, двум небесным божествам посвященная. Их небольшие статуи стояли по бокам от деревянной трибуны. Большие окна, украшенные витражами с изображением причудливых узоров, были покрыты слоем пыли, частички которой летали в пробивающихся лучах. Несколько лавочек каменных да одна-единственная неуместная колонна, опутанная плющом. Здесь пахло ладаном и розмарином.

Опустившись на одну из лавочек, я посмотрела на открытую дверь. Не горела я желанием за страньку выходить, да сейчас только не по себе стало от мысли, что он не придет. Матушка моя тоже не по любви замуж пошла, а потом говаривала, что чудеснее мужчины, чем папаня мой, она в жизни не встречала. Священник расположился за трибуной и разложил на ней протянутое мной писание. Вдалеке прокукарекали первые петухи.

В гулком воздухе послышались торопливые шаги, и, обернувшись, я увидела страньку. Тот, отряхивая золотистые волосы, поправлял на себе чистую рубаху, подпоясанную плетеной веревкой. Дыхание у паренька было тяжелым и то и дело сбивалось. Видно, несся по полю, сломя голову. Странька поднял голову, посмотрел на меня и расплылся в своей улыбке доброй, показывая две ямочки на красных щеках. Нахмурив было брови, я тяжело выдохнула, поднявшись с лавки и подойдя к трибуне. Странька последовал за мной, встав рядом. Он вновь нервно разминал свои пальцы, отчего захотелось дать ему не по рукам, а по башке.

— Ну, шо, дети мои, — старик задорно хихикнул, плюнув на пальцы и перевернув страничку писания, — раз в жопе у вас жало вертится, и сидеть на одиноком поприще уже невмочь…

— Отец Авин, давайте так, как написано в писании.

— Анитка, да туточки так и написано, погляди! Ну, ладно-ладно…

Я плохо помню порядок слов в брачной клятве. Слова там старые, древние, а потому многие из них непонятные. Помню обещание верности, рифмованные строки о руке помощи каждодневной да напутствие на любовь безграничную. Я, когда помельче была, как-то заглянула в это писание да увидала, что половину писанины там старостью размыло. Священник наш все тексты наизусть помнил, а в книжку всегда смотрел, чтоб суть вспомнить.

— … и клянитесь же ныне и вовек жизнь сею на счастье нести!

— Клянусь, — я посмотрела в сторону открытой двери, где на горизонте уже несся десяток проснувшихся душ.

— Клянусь, — смущенно повторил Лоинел, смотря, как запястье золотистым мягким светом опутывает лавровая веточка.

* * *

Долго меня Вешка ругала, а мужички местные нас хитрюгами прозвали, да вот только к вечеру все до одного кричали поздравления, всовывая подарки и напутствия на долгую счастливую жизнь. Столы ломились от яств: вытащенные Вешкой самовары, корзинки, набитые доверху пирогами, зажаренные курицы и кролики, молодая картоха, усыпанная петрушкой, всевозможные соленья, пожаренные карпы, нарезанное ломтиками сало и многое другое, от чего текли слюнки. Оказались здесь даже припрятанные на особый случай бочонки рома, который сейчас муж Вешки с особым энтузиазмом разливал по деревянным стаканам. Собрались здесь все пятьдесят человек, что в Дасинке жили, и скоро воздух заполнился песнями, смехом и звоном бьющихся на счастье бутылок. Усадили нас во главе стола, и, пока мужики страньку спаивали, я подарки принимала. Вешка мне самовар подарила и пообещала бычка дать, дабы тот моей Пани теленка заделал. Феноила всунула пару платьев, она у нас рукодельницей была. Дочка её — маленькая бледная девочка с большими красными глазами — смущенно протянула мне бусинки. Геста прикатила большие головки сыров, которые она сама делала. Подарили мне и десяток кур с утками, что в клетках закрыли, и кастрюльки новенькие, и перины белоснежные. Все это мужички тут же на тележках в дом мой новый отвезли, они же мне и имущество мое сегодня днем туда перетаскивали. У страньки дом побольше был, на южной окраине стоял аккурат у леска. Три комнатки, кухонька небольшая, хлев недавно отстроенный, сарайчик для птицы да банька личная. Зеленушки не было совсем, но да то я сама уже займусь. Старенький домик я пока в чужие руки не отдавала. Коли разведемся со странькой, мне хоть вернуться будет куда.

— Ну шо! — стукнув кулаком по столу так, что пару пьянчуг со страху с лавок попадали, кузнец, раскрасневшись от рома, встал из-за стола, поднимая вверх кружку. — Тост созрел! Я…Я никогда не забуду где, когда и при каких обстоятельствах я женился…А вот зачем — не могу вспомнить.

Все вокруг рассмеялись, а вот на