Слева раздался вой библиотечного колокольчика. Мы с котом срезали угол через запасной коридор и выскочили к дубовой двери с резьбой. Библиотекарша стояла на табурете и пыталась зашторить витраж, а под ней три тыквенные головы, словно сговорившись, катались туда-сюда и выбирали момент, чтобы вежливо стукнуть по ножке табурета, сдвигая его на полдюйма. Ещё парочка увлечённо выдувала горячим дыханием пыль из толстой книги «Свод поминальных формул», и каждая новая вылетевшая пылинка заставляла их урчать и чесать коронкой страницу, как будто они хотели… ее съесть. Выглядело это откровенно жутко.

— Стой! — крикнула библиотекарша, и тыквы вежливо остановились. А потом, не менее вежливо, продолжили.

— Они просто издеваются! — суммировал кот и я была готова с ним согласиться, вот только мне это нисколько не помогало и не облегчало.

Вой библиотечного колокольчика стих, и почти сразу из девичьего корпуса взвился такой визг, что у меня уши свернулись в трубочку. Только не общежитие. Я сорвалась с места, Черниль — чёрная молния — рядом.

Первые головы выкатились на лестницу и дружно стукнули коронками о нижнюю ступень. Ковролин вздулся волной, превратился в трамплин — и понеслось: одна тыква — в потолок, вторая — в стену, третья — прямо в стопку свежевыстиранных простыней. В воздухе запахло лавандой, косметикой и катастрофой.

— Стоять! По одному, без прыжков! — рявкнула я как староста.

Они послушались ровно на вдох. Потом захихикали семечками и поплыли дальше, распихивая тапочки и заглядывая в приоткрытые двери.

— План? — выдохнул Черниль.

— Перекрываем проход, — решила я. — Стена!

Учебная защитная плёнка вспыхнула и тут же зашипела: третья же голова продавила её боком, как тесто сито. Плёнка сдулась, а оранжевый мячик демонстративно прокатился мне между сапог.

— План «Соль», — подсказал кот.

В буфетной я рассыпала по порогу две белые полосы. Передний ряд замялся… и свистнул мелких. Три крошки-тыквенки, в кулак каждая, дружно сгребли соль в сторону, как кот наполнитель, и махнули взрослым: проезд открыт. Взрослые не заставили себя ждать.

На втором этаже сквозняк превратил коридор в верёвочный парк: занавески — в флаги, ленточки — в дорожные ленты. Пара тыкв взобралась на карниз и, как акробаты, прокатилась до конца, срывая расписания пар. От расписаний осталась красивая бумажная метель.

Третий коридор — узкий, обвешанный сушилками. И, конечно, туда ломанулась самая игривая свора. Мои полосатые носки дрогнули на верхней перекладине; коротышка-тыква боднула стойку — и пошёл снег из носков. Я успела вцепиться в любимую пару зубами.

— Мирра, вот это мотивация, — уважительно протянул Черниль.

— Инстинкт! — процедила я сквозь зубы. — Держи дверь!

Мы ставили баррикады из сушилок и табуреток. Бесполезно: тыквы перетекали под, над и сбоку. Две мелкие закрутили бельевую верёвку до звона, отпустили — и катапультировали сразу пяток голов в комнату старосты.

Староста стояла над своими ведомостями как над алтарём. Через три секунды на алтаре уже катались тыквы: одна крутила стул, другая тыкала носом чернильницу, третья пером выводила идеальные круги. Черниль взвыл:

— Это же ужас какой-то!

Мы выволокли его, пока журнал не превратился в абстракционизм. На четвёртом, у младших, начался карнавал: первокурсницы пытались завязать ленточки на коронках покладистых тыквенных голов. Те терпели, но совсем не долго, после вежливо отпихивали жаром и жуткими завываниями. Я сорвалась:

— По комнатам! Двери закрыть! Коврики поднять! Не кормить!

— А чем их кормят? — искренне спросили из-под косы.

— Ничем! — хором мы с котом.

Двери хлопнули, но оранжевая армия перешла в низкий старт: сплющилась до пола и поползла под щелями. Полоски света протянулись под дверями, девочки пискнули, двери зашевелились, как живые. Я вцепилась в ручку — она вырывалась, как обиженный гусь.

— Их слишком много, — неожиданно спокойно сказал Черниль. — И они слишком радостны. Радостных не сдвинешь. Надо тянуть время.

— Это наш домт и от него ничего не останется, — упрямо выдохнула я.

И тут шарахнуло паром из прачечной. Пара мелких голов, забравшихся в барабан стиральной машинки, вылетели наружу в простынях — чистые призраки Самайна — и, хохоча, повисли на сушилках. Простыни обвились вокруг дверных ручек и табуреток; никто не упал, но вид был такой, будто мы репетируем фильм ужасов.

— Я иду на переговоры, — мрачно сообщил кот.

— С кем?

— С их совестью.

— У них ее нет! Они же тыквы!

Он вышел вперёд и дал такое басовое «м-р-р-р», что стены дрогнули. Оранжевые головы приподнялись. Две аккуратно сняли простыни и повесили на гвоздик. Одна подкатила ко мне уцелевшие носки — мол, держи. Я почти сказала спасибо, но следующая волна уже шуршала по лестнице. Всё началось заново: визги, смех, шорох семечек, тёплый воск на перилах.

Внизу грохнула парадная дверь. Я замерла, молясь, чтобы это был Северин-Холодов с ректором и учителями, а не очередной десант рыжих.

Глава 4

Взрослые пришли не как в сказке — не с фанфарами, а с ведром песка, охапкой влажных полотенец и лицом завхоза «я вас всех предупреждал». Ректор окинул коридор одним взглядом и нервно дёрнулся, Северин-Холодов тут же начал тянуть по полу тонкие световые ленты, декан боевого зашипел на самых задиристых и начал плести какое-то очень сложное заклинание. Мы с Чернилем замерли, размышляя, стоит ли тут помогать или просто прикинуться ветошью, чтобы не вляпаться в ещё большие неприятности.

Но, как обычно, ветошью я смогла прикидываться минут пять, не больше. Всё же ведьминский характер никуда не деть, да и от синдрома отличницы так просто не избавиться.

Да и как я могу смотреть спокойно, как учителя стараются и тужатся изо всех сил для того, чтобы остановить это нашествие. И оно помогало. Но очень ненадолго. Тыквы то притормаживали, то снова шли в разнос, катались по ковру, сбивая всё на своём пути как кегли, толкали табуретки, устраивали заезды на полированных крышках сундуков и вытряхивали их содержимое, вгрызаясь зубами в одежду и разрывая её на куски. О том, сколько слёз будет пролито и истерик устроено над испорченными вещами, даже думать было страшно. И тут судьба, как всегда, протянула руку помощи самым нелепым способом.

Мы протаскивали матрас через узкий проход, чтобы его загородить, я дёрнула запасную дверь — и на меня вывалилась стойка с инвентарём: совки, щётки и полтора