Наконец массивная дверь здания распахнулась и явила миру круглую, холеную фигуру старейшины с довольным лицом. Стоя на крыльце ратуши, он возвышался над всеми, как божество, как вершитель судеб. Старейшина улыбнулся и с любовью взглянул… на блестящую машину, что красовалась неподалеку. Да-да, Ассоль проследила за его взглядом. А люди? Их Вик Броди будто не видел. Так показалось ей. Но Ассоль тут же отогнала от себя дурные мысли: нет-нет, старейшина – хороший человек. Она верила в это.

Осмелев, девушка подошла ближе и окликнула старейшину.

– Господин… – произнесла и тут же осеклась.

Было слишком стыдно отвлекать, но она должна попытаться.

– Господин Броди, – проговорила уже четче, тот услышал, обернулся к ней. Круглое, как головка сыра, лицо расплылось в доброжелательной, почти нежной улыбке.

– А, малышка Ассоль, – сказал он довольно громко, и толпа переключилась с разглядывания паромобиля на их разговор, – должно быть, пришла просить за своего пройдоху отца?

Девушка помотала головой и приложила сжатую в кулак ладошку к груди.

– Отец не виноват, я сама видела все и могу доказать…

– Этой малахольной веры нет! – закричали собравшиеся.

– Дочь всегда будет защищать отца!

Ассоль поежилась: их с Лонгреном в Каперне не жаловали, и это еще мягко сказано.

Но Вик Броди неожиданно встал на ее сторону: он вскинул руку вверх и приказал всем замолчать.

– А ты, дитя, подойди. – Он поманил ее ближе: – Подойди, не бойся.

Ассоль направилась к нему, те люди, мимо которых ей доводилось проходить, отшатывались от нее, будто она была больна чем-то неприличным и очень заразным. Но девушка уже привыкла не обращать внимания на поведение односельчан и не осуждала их.

Она робко поднялась на пару ступеней и замерла перед Виком Броди, дрожа, как осенний, гонимый ветром листок.

Старейшина рассматривал ее слишком тщательно, будто товар выбирал.

– Скажи мне, дитя, тебе есть восемнадцать? – зачем-то спросил он.

– Д-да, – ответила она, – исполнилось третьего дня.

– Это хорошо, очень хорошо. – Старейшина огладил свою окладистую бородку. – Тогда мы совершим с тобой такой обмен: я сейчас отпущу твоего Лонгрена, а ты… Ты вечером придешь ко мне домой, хорошо?

Толпа вокруг загомонила, отпуская скабрезные шуточки.

– Но… – Ассоль непонимающе захлопала длинными ресницами. – Зачем?

Вокруг захохотали.

– Дура!

– За тем!

– Вот же святая простота!

Ассоль поежилась, но сказала себе, что не должна расстраиваться из-за этих смешков…

– Всем молчать! – гаркнул старейшина. – Наглецы! Да как вы смеете!

Водитель – тот, что имел пышные закрученные пшеничные усы и щеголял в кирасе, – окликнул двух констеблей, которые блюли общественное спокойствие, и сказал им разогнать зевак. Те кивнули и принялись за дело.

А Вик Броди спустился на ступеньку, приобнял Ассоль за плечи и проговорил:

– Малышка, я передумал. Зачем нам откладывать до вечера? Давай обсудим наше дело прямо сейчас.

Ассоль обрадовалась. Вот, он все-таки хороший! И от тех людей ее защитил…

Она радостно кивнула и сказала:

– Конечно… Конечно… Я для того и пришла.

Отступив в сторону, он пропустил ее вперед и обратился к своему секретарю – длинному, как жердь, в очках и с недовольным выражением лица:

– Смит, проводите барышню в мой кабинет и принесите чаю. Того, что мне недавно привезли в подарок.

Смит, одетый в серо-коричневое и похожий на высохший стручок фасоли, кивнул с таким видом, будто делал большое одолжение, и указал Ассоль в сторону лестницы.

Девушка послушно направилась туда.

Секретарь Смит открыл перед ней дверь и сказал, словно процедив каждое слово:

– Ждите здесь, барышня.

Сам же развернулся и вышел. Ассоль осталась мерить шагами комнату, заставленную массивной и некрасивой мебелью.

«Неуютно», – подумалось девушке.

Ей не хотелось здесь находиться. Она зябко обняла себя руками за плечи и так и не решилась сесть ни в одно из кресел. Заметила свое отражение в большой стеклянной двери одного из шкафов и вспыхнула от стыда. Пожалуй, ее платье слишком короткое. Приличная девушка не должна выставлять лодыжки напоказ. Но что поделать, ситец быстро изнашивался и легко рвался. Вот и приходилось обрезать обтрепанный подол и подшивать. А на новое платье денег не было. Впрочем, Ассоль это прежде совсем не беспокоило. Но сейчас стало неловко, что вот-вот войдет мужчина, будет говорить с ней и видеть ее ноги.

Вик Броди действительно скоро появился: довольный, разрумянившийся. За ним в кабинет вплыл Смит с подносом, на котором красовался изящный чайный набор с синим узором и золотой каймой.

– Прошу к столу, – гостеприимно предложил старейшина, – что же вы там топчетесь у двери, дитя мое!

Ассоль смущенно улыбнулась и поспешила сесть, чтобы спрятать под столом ноги.

Смит тактично оставил их, прикрыв за собой дверь.

– Итак, моя дорогая, вам, должно быть, интересно, зачем я позвал вас? – начал Вик Броди, беря чашку и наливая в нее ароматный чай. Отщипнул кусочек сахара, опустил в чай и протянул чашку Ассоль: – Угощайтесь. Бьюсь об заклад, вы давненько не пили такого славного чаю.

Она даже спорить не стала. Что там славного, она даже приличного не пила с тех пор, как ушла мама. Только травяные отвары из чабреца да мяты, которые пышно росли вокруг маяка. Поэтому сейчас, отхлебнув глоток, даже глаза прикрыла от удовольствия: до чего же вкусно!

Старейшина молчал и постукивал пальцами по столу.

Ассоль поставила чашку на стол и… растерялась. Кажется, ее о чем-то спросили, но, увлеченная чаепитием, она не сосредоточилась на вопросе и упустила его, как нерадивый рыбак рыбешку.

Сильнее закутавшись в шаль и опустив глаза, чтобы не выдать свою озадаченность, она стала быстро говорить о том, что ее волновало. При этом Ассоль отодвинула чашку подальше, не решаясь больше сделать и глотка:

– Лонгрен…[1] Он не виноват. Осветительные камни украли. Я сама видела вора. Он и вправду появился из зеленой вспышки.

Вик Броди расхохотался:

– Послушали бы вы себя, моя дорогая. Ну, кто же может в это поверить? Зеленая вспышка! Вот умора!

– Ничего не умора! – Ассоль вскочила и сжала кулаки. – Именно в такую