Доре Курт показалось, что природа, будто посочувствовав ей, добавила в окружающий пейзаж еще серого и сильнее загустила туман. Чудилось, протяни руку – и отхватишь кусок, будто от ватного кома. Даже дышать стало тяжелее, и запах, тяжелый, сладковатый, но не цветочный, забивался в ноздри. Сами же ее детушки — так Дора любовно называла свои цветочки – тоже будто посерели и начали никнуть.

Нет-нет, только не это! Не хватало еще товар загубить своим унынием! Она не будет сдаваться! Не посмеет!

И, натянуто улыбнувшись, Дора запела – голос у нее был никудышный, и слуха совсем не имелось, но здесь не было никого, кроме нее да тачки с цветами, можно и поупражняться в вокале:

Много вырастила роз,

Им таскала я навоз.

Посмотрите, каковы

Вымахали мальвы…

На том и замолчала. Не шли слова, не складывались. Хотя раньше, когда полола свои грядки, песенки рождались легко и так же легко забывались. Ветер подхватывал их и уносил прочь вместе с облетающими лепестками цветов.

Но сегодня не пелось. Дурное предчувствие все-таки пробралось внутрь, как густая тьма просачивается даже в самую крохотную щель, и теперь терзало и тревожило. Давило сердце, бередило душу.

Дора Курт решительно поднялась: так не пойдет! Будет сидеть здесь – совсем раскиснет. Схватила тачку и двинулась дальше – осталось каких-то две мили преодолеть, и ее заветная мечта станет явью.

Чтобы не терзаться раздумьями, цветочница всю дорогу пыталась сложить песенку, но та упорно разваливалась, не ладилась, как некогда ее первый букет… Однако эти попытки сочинительства все-таки слегка успокоили ее суматошные невеселые мысли, и на брусчатку Главной Торговой улицы Дора Курт вырулила уже относительно бодрой и готовой к свершениям.

Обычно шумная, полная суеты, сейчас Главная Торговая улица была пустынной. Она застыла, замоталась в ватное одеяло тумана и дремала. Гулкий стук Дориных деревянных башмаков и скрип колес ее тачки разносились вокруг далеко и звучали раскатисто. Казалось, не одна цветочница шествовала мимо лавок и магазинчиков, а целый отряд.

«Странное дело, – подумалось Доре Курт, – торговцы – народ ранний. Любят приговаривать, мол, кто рано встает, тому и Высшие Силы подают. Что же теперь? Неужели все послушались этого шарлатана мага-хранителя? Не может такого быть! Как же выгода и барыши? Какой торгаш от них откажется, поверив предсказанию?»

– Глупцы! – фыркнула Дора и покатила тачку дальше. Туда, где уже виднелась вывеска ее цветочного… Только вот сейчас, сквозь занавес тумана, она казалась блеклой и невзрачной. Буквы плясали, как пьяные матросы. Краска потускнела всего за ночь.

Нет, решено, сегодня же, распродав товар, закажет новую! Эта никуда не годится!

Остановившись напротив двери арендованной лавки, Дора Курт запустила руку в карман передника и достала ключ. Ее немного потряхивало от волнения.

Сейчас-сейчас-сейчас…

– Цветы… – раздалось сзади.

Женщина вздрогнула всем своим полным телом и обернулась. Возле тачки стоял высокий тощий мужчина. Глаза его были мутными и неживыми. Его качало, как траву на ветру. Но вот только ветра-то как раз и не было. Только туман подползал все ближе, становился вязким, поблескивал, будто кто-то кинул в него волшебную пыльцу с крыльев фей.

Откуда взялся незнакомец? Казалось, сам туман исторг его из своих недр и оставил здесь.

Дору продрало холодом вдоль позвоночника.

Послали же Высшие Силы первого клиента! Но ей выбирать не приходится – каждый важен. Вдруг это гуляка муж возвращается под утро, вот и решил цветочков взять, чтобы задобрить жену.

Дора Курт натянула на лицо приветливую улыбку и поспешила к незнакомцу.

– Что-то приглянулось? – поинтересовалась она, мужчина не ответил, только начал дрожать. Эх, перебрал бедняга. Но не ее дело, надо скорее от него отделаться. Поэтому она защебетала еще слаще: – Взгляните на эти розы, они чисты и белоснежны, как фата невесты. А эти ромашки? Хоть и просты собой, но веселы и улыбчивы. А фиалки… Вы только понюхайте! Какой аромат! – Она хотела уж было протянуть букетик мужчине, но того затрясло, словно у него случился припадок, и человеческое обличье начало с него слезать клочьями, как старая краска…

В этот момент на городок наползла пузатая свинцовая туча, и цвета без того хмурого утра выцвели окончательно.

– Ой, мамочки! – тихо воскликнула Дора Курт, роняя фиалки и отступая назад.

Она задела тачку, та перевернулась, цветы полетели прямо на брусчатку…

– При… гля… ну… лось… – с трудом произнесло существо, стоявшее перед ней. – Тво… я… ме… чта…

Тварь двинулась на нее, безжалостно топча и уничтожая нежные цветы.

Но Доре Курт было не до них. Она только пятилась и пятилась, пока не споткнулась, не упала и не поползла спиной вперед, неуклюже, по-крабьи…

– Ой, мамочка, – причитала она. – Спаси, родненькая. Сохрани…

Когда спина уперлась в дощатую дверь, женщина поняла – отступать больше некуда. А тварь надвигалась – студенистая, склизкая, дрожащая, как желе.

Ближе и ближе…

И пахла удушливо-сладко…

Дора Курт закашлялась.

Но когда из тела адского создания выстрелило щупальце и устремилось к ней, женщина все-таки закричала – истошно, отчаянно, предсмертно…

Вот тогда-то окна-двери стали распахиваться, и на улицах появились люди.

Они заспешили на крик, но, конечно же, не успели. Увидели лишь перевернутую тачку, разметанные цветы и Дору Курт, лежащую на земле в неестественной позе, с открытым ртом и распахнутыми стеклянными глазами. Она смотрела вверх, туда, где стоял, чуть склонившись, человек в длинном черном плаще с серебристой искрой.

На голоса и шаги горожан он обернулся, и все замерли, парализованные его взглядом… Вокруг юноши – а незнакомец был еще очень молод – извивались длинные полупрозрачные серые осьминожьи щупальца. А в светлых глазах, будто мушка в янтаре, застыла Дора Курт…

Тринадцать лет спустя после событий, описанных в прологах

Глава 1

Алая

Первый паромобиль в Каперне появился у старейшины Вика Броди. Сверкающий медными боками, он стоял у ратуши, привлекая зевак. Их скопилось немало: и дети, и взрослые, и старики, – все собрались поглазеть на диковинку. Водитель, дородный, усатый, в начищенной бронзовой кирасе, прохаживался рядом, чутко следя за тем, чтобы любопытствующие не повредили чего в такой дорогой вещи. Над главной площадью поселения стоял гул, будто сюда слетелась добрая сотня обезумевших диких пчел…

Лишь Ассоль не интересовалась происходящим. Она зябко куталась в старенькую материну шаль и переступала с ноги на ногу. Лето уже умирало, и утра становились промозглыми.

Девушка поглядывала