Струсить, не справиться, не суметь… После того, что рассказал мне Вильгельм, всё это стало невозможным.

«Моя сила огромна. Я сделал что хотел, и она стала развиваться быстрее и свободнее», — он говорил об этом, как будто всё ещё удивляясь, словно не веря до конца.

Я не рассчитывала и не собиралась мечтать достичь его высот, но, помимо всего прочего, Монтейн стал для меня ещё и примером того, что всё возможно.

Он оказался достоин этого. И если он сам счёл достойной меня…

Барон спал на спине, трогательно-неловко запрокинув голову.

Я немного постояла в дверях, разглядывая его безбоязненно и жадно.

Совесть, пару раз за ночь успевшая напомнить мне о том, что я поступила бесчестно, снова попробовала было пода́ть голос, но я приказала заткнуться и ей.

Стоило ли рассказать ему всё до конца? Набраться мужества и произнести ту правду, которую я не посмела озвучить, боясь, что он презрительно отвернётся от меня?

Хотя бы в благодарность за его откровенность…

Скользя взглядом по его беззащитно открытой шее, я приходила к выводу, что нет.

Точно не сейчас.

Мешать ему, конечно же, не следовало. Как он не мешал мне.

Понимая это, я всё же достала из сумки чистую рубашку, переоделась, не выпуская его из поля зрения, и тихо забралась под одеяло.

Почему-то оно было одно. Имея возможность найти и второе, и третье, барон предпочёл довольствоваться одним на двоих, а я против этого точно не возражала.

Он уснул с влажными волосами, едва ли не на ходу. Подперев голову ладонью, я осторожно, чтобы ненароком не разбудить, погладила пальцами тёмные пряди.

Забавно было это наблюдать — собственный свет он предпочитал считать если не тьмой, то её составляющей. Что угодно, лишь бы не думать о том, кем он стал, не пытаться приладить себя к правде. Той правде, которую не мне было говорить ему в глаза.

Зная, что поступаю заведомо неправильно, эгоистично, я потянулась, чтобы коснуться губами его подбородка.

Монтейн достаточно крепко спал, чтобы не проснуться от такого поцелуя. А я могла не опасаться ни его внимательного взгляда, ни реакции на непрошенное неловкое прикосновение, разрешения на которое мне никто не давал.

Трогать его после всего, что он мне рассказал, было почти подлостью, но прикоснуться хотелось так сильно, что я постаралась убедить себя в том, что ничего страшного не случится.

Всего несколько почти целомудренных поцелуев.

Подбородок, чуть ниже уха. Шея.

Я замерла, наслаждаясь тем, как размеренно бьётся жилка под кожей, чуть-чуть колючей из-за дневной щетины.

Грудь барона медленно вздымалась во сне, рядом с ним было так тепло, что я сама начинала успокаиваться.

И вместе с тем где-то внизу живота рождалось постыдное и непривычное волнение.

Мне хотелось почувствовать его пальцы снова. Хотелось, чтобы он…

Я зажмурилась, мысленно призывая себя остановиться, встать и выйти из спальни, и пропустила момент, когда ладонь Монтейна опустилась мне на спину.

— Не передумала?

Такой простой вопрос, заданный расслабленным, хриплым со сна шёпотом.

Я заставила себя поднять взгляд, хотя посмотреть ему в лицо было немыслимо стыдно.

— Я…

А что, собственно, я собиралась сказать ему? Что трогала его вовсе не для этого? Что мне просто хотелось…

Барон развернулся красиво, чуть с ленцой, и мгновение спустя я задохнулась, оказавшись прижатой им к перине.

Он оказался тяжёлым и тёплым. Моя грудь теперь была прижата к его груди, и я вспыхнула, поняв, что он наверняка чувствует мои отвердевшие соски́.

— Хочешь последний шанс на побег? — подтверждая мою догадку, Монтейн погладил моё лицо ладонью так выразительно медленно.

Голос пропал, и я смогла только отрицательно покачать головой.

Неожиданно для меня это превратилось в настоящую муку — изнывать, ожидая очередного прикосновения, и сходить с ума от неизвестности, от неуверенности в том, что оно будет.

Один раз он уже отказался…

Его рука медленно опустилась ниже, скользнула по моему плечу на бок. Он так и не коснулся груди, но погладил живот, и я снова задержала едва восстановившееся дыхание.

— Вот теперь ты дрожишь из-за меня, — улыбка, которой Монтейн меня одарил, оказалась настолько самодовольной, что я попыталась сдвинуться просто из упрямства.

— Ничего я не дрожу!

— Ну так сейчас будешь.

Он улыбнулся мне ещё раз, обещая, а потом поцеловал под подбородком, в шею, чуть выше груди, но в самой нижней точке выреза рубашки. И начал опускаться ниже.

Медленная, выжигающая разум цепочка горячих поцелуев, — прямо так, через ткань, — и я, забыла, о чём и зачем собиралась с ним спорить.

Барон остановился в самом низу живота, когда меня выгнуло под ним от стыда и нетерпения.

Несмотря ни на что, я не ждала и не думала, что он захочет прикасаться так.

Несколько механических движений, чтобы помочь выгадать время, укрыть и спрятать меня за своей силой — да.

Но не…

Он выпрямился, красиво и медленно снимая свою рубашку, и тут же взялся за пояс.

Не красуясь откровенно, он давал мне себя рассмотреть, без спешки пережить первое отчаянное смущение, когда на нём не осталось ничего.

Я задержалась взглядом на его руках, на выступающей косточке на бедре, и прикусила губу не то от волнения, не то от мысли о том, как он сможет…

Очередная мысль оборвалась на середине, когда я, повинуясь инстинкту, подалась вперёд и положила ладонь ему на живот. Погладилв кончиками пальцев, а после провела ниже, неумело, но с искренним интересом касаясь его члена.

— Мел, — его голос прозвучал напряжённо, предостерегающе.

Я знала, чего он опасался. Не хотел, чтобы я считала себя обязанной касаться его так, как не была ещё готова.

Вместо ответа я села, бесстыдно разведя колени шире, чтобы удобнее стало прижаться к нему, и поцеловала под сердцем — пока осторожно, на пробу.

Монтейн задохнулся.

Почти минуту спустя его ладонь опустилась мне на затылок, а потом соскользнула ниже, забираясь под волосы, оглаживая шею.

Под этой нехитрой лаской так просто оказалось обнять его и коснуться свободнее, потереться о его грудь щекой.

Если что-то люди и называли страстью, то точно не это.

Само это слово — страсть, — запретное, втайне желанное, вдруг померкло перед той нежностью, которую я к нему испытывала.

Она не имела ничего общего ни с благодарностью, ни с сожалением о его прошлом, но именно она заставляла меня преодолевать чудовищную неловкость.

Чуть ниже живота стало так влажно, что сидеть с разведёнными коленями было стыдно до немоты, и я предпочла прятать лицо, осыпая его грудь и рёбра осторожными и