— Владыка Каэл благодарит тебя за верную службу, — вновь произнесла Илена, неподвижно стоя у моего плеча, словно изваяние из белого мрамора.

Нет, я вовсе не делал ничего подобного. Я мысленно сделал ей резкий выговор, и наша давняя психическая связь донесла до неё моё нараставшее недовольство с той же неотвратимостью, с какой луны восходят на тёмном ночном небосводе. Выражение её точёного лица не изменилось нисколько; я прекрасно знал, что ей нет никакого дела до моих упрёков и замечаний. Она была неизменна, как камень.

— Не говори за меня, Илена, — тихо, но твёрдо и предельно ясно произнёс я, не отрывая взгляда от спящей девушки.

Илена слишком часто брала на себя роль смягчителя моих резких манер и грубоватых высказываний. «Я лишь привношу крупицу столь необходимой цивилизованности туда, где её от природы нет и быть не может», — обычно говорила она своим ровным, лишённым всяких эмоций голосом.

— Это всё, что я делаю, владыка. Не более того, — прозвучал её беззвучный ответ у меня в голове, голос прохладный и отстранённый, знакомый мне так же хорошо, как и мои собственные затаённые мысли.

— Для меня это поистине большая честь, разумеется, господин, — Торнеус склонил свою седую голову в почтительном, отточенном годами поклоне.

Эти пустые комплименты и церемонные вежливости — вот чего я не выносил более всего на свете, что вызывало во мне почти физическое отторжение. Я глубоко презирал это подобострастие и низкопоклонство, эти пустые слова, лишённые всякого искреннего содержания. Торнеус испытывал к моей персоне не больше истинного почтения, чем к потёртой бархатной портьере на покосившемся окне, и его едва скрываемое презрение было явным и очевидным, как яркое солнце над бескрайними степями в разгар июля. Но Торнеус испытывал ко мне страх — настоящий, первобытный страх, — и это было единственно верной и правильной реакцией. Я не желал иного. По крайней мере, страх — эмоция подлинная, настоящая, не замутнённая притворством. Уважение — неосязаемо, это лишь химера, порождённая лицемерным человеческим обществом. А страх… страх всегда служит своей чёткой и понятной цели.

Меня внезапно, с непреодолимой силой, охватило смутное желание схватить Торнеуса за его костлявый затылок и с размаху размозжить его седую голову о грубую штукатурку стены, посмотреть, как брызнет кровь на выцветшие обои. Я мог это сделать совершенно безнаказанно. Я был единоличным царём здесь, в этих краях. Я почувствовал, как непроизвольно дёрнулась моя правая рука, и почти мгновенно вновь ощутил настойчивое присутствие Илены в своём запутанном сознании.

— Не потакай этому разрушительному желанию, — мысленно предостерегла она, и в её внутреннем голосе послышались стальные нотки. — Он не сделал абсолютно ничего, что заслуживало бы твоего праведного гнева. Ничего.

Но я желал причинить ему вред безо всякой на то разумной причины, просто потому, что мне этого внезапно захотелось. Я никогда не был большим поклонником самоограничения и сдержанности — эти качества казались мне слабостью. Однако в данном конкретном случае краткий миг удовлетворения этой мимолётной прихоти неизбежно повлёк бы за собой целую массу ненужных хлопот и крайне раздражающих последствий в самое ближайшее время. Всё-таки Торнеус был регентом и старейшиной одного из влиятельных Домов, и его внезапная смерть породила бы слишком много неудобных вопросов. Я тихо вздохнул под своей привычной маской безразличия, и внезапный позыв к насилию медленно прошёл, растворился, оставив лишь слабое послевкусие разочарования.

Что ж, ладно. В другой раз.

Я наклонился и осторожно поднял девушку на руки, словно драгоценную фарфоровую куклу. Она была такой маленькой, почти невесомой и хрупкой, но в её стройном стане легко угадывались соблазнительные изгибы молодого женского тела. Её полные губы, бледные сейчас, почти лишённые цвета, пробудили во мне мимолётное любопытство — каково было бы прикоснуться к ним, почувствовать их тепло? Но я никуда не торопился, время было моим союзником. Я мог взять её, когда пожелаю, когда сочту нужным. В грядущие долгие годы меня неизбежно ждало ещё великое множество забавных существ, достойных тщательного изучения, и лишь по одной этой причине я всегда с искренним нетерпением ждал редкого момента, когда наши столь разные миры соприкоснутся вновь.

Возможно, после торжественной церемонии Нисхождения я прикажу ей явиться в мои личные покои на ночь или на две — а может, и дольше. Игра с кем-то столь волевым и полным внутреннего яркого огня непременно обещала быть по-настоящему занятной и увлекательной. Её пылкий дух и сверкающие синие очи, полные едва сдерживаемой ярости… Завладеть ею, разумеется, будет легко — я уже доказал своё превосходство, — но вот сломить её, подчинить её непокорную волю станет действительно трудной задачей, в этом я не сомневался ни на мгновение. Тем интереснее будет наблюдать за процессом её падения.

Но всё это — в своё время, когда придёт нужный час. А сейчас девушка должна вернуться к остальным избранным и терпеливо дожидаться своей очереди для церемонии Нисхождения. Её ждёт великое будущее, полное возможностей, — как и всех нас, избранных тенью, отмеченных вечностью.

Глава 7

Нина

Это было похоже на то, как беспомощно пересматриваешь фильм, где кто-то умирает. Сколько бы ты ни знала, что произойдёт дальше, это не поможет бедному, обречённому персонажу на экране. Сколько ни кричи на телевизор — исход не изменится. Всё уже прописано в сценарии. Всё неизбежно.

И потому я была совершенно беспомощна, когда шла к краю того обсидианового саркофага в искажённом и жутком каменном склепе. Я повторяла действия, которые совершала прежде в своём сне, и, словно актриса в фильме, не могла остановиться. Я не могла удержаться от того, чтобы не подняться на ступеньку, окружавшую гробницу, и не заглянуть через край вниз — туда, где спал мужчина в чёрной маске, с когтистой рукой, затянутой в перчатку-латы.

Но гробница оказалась пуста.

И в этот самый момент сценарий изменился.

Мне не потребовалось много времени, чтобы выяснить, куда делся этот человек.

Я испустила испуганный писк, когда металлическая рука вцепилась в мои волосы. Меня резко толкнули вперёд и прижали к краю обсидианового саркофага. Тело, тёплое и плотное за моей спиной, прижимало меня к холодной поверхности камня.

— Что ж, здравствуй… — прошелестел голос совсем рядом с моим ухом. Он звучал, как нож, обёрнутый в бархат. — Я удивлён, что ты вернулась.

— Отпусти меня!

— Ты вторгаешься в мой