— Я бы не советовал вам выезжать одной, Глафира Андреевна.

— Совет дельный. Но, простите, Сергей Семенович, бессмысленный. Что помешает ему поджечь ночью дом? Нанять «разбойников», которые обстреляют мой экипаж из-за деревьев, сколько бы сопровождающих со мной ни ехало?

— Хотя бы то, что жениться на покойнице невозможно. Но неужели вы совсем не боитесь?

— Конечно, боюсь. Но я не позволю моему страху играть на стороне Кошкина. К слову, вы можете взять расчет, если хотите.

— Не оскорбляйте меня, Глафира Андреевна.

— Прошу прощения. Так вот, я намерена жить, а не бояться. Ездить по делам и в гости, куда меня приглашают. Искать новые доходы. И новые… — Кажется, у меня появилась идея. — Вы ведь жили в столице?

— «Нищенствовал», как изволил выразиться господин Кошкин, — невесело усмехнулся Нелидов.

— Не могли бы вы аккуратно разузнать, кто именно положил на стол императрицы указ об удочерении титула?

У управляющего отвисла челюсть.

— Я не вхож в настолько высокие круги. Могу попробовать выведать сплетни, возможно, они помогут узнать. Но лучше бы вам обратиться с этой просьбой к исправнику.

— С какой именно просьбой, Глафира Андреевна? — поинтересовался Стрельцов. Вот уж точно, вспомни… впрочем, называть его дураком у меня язык не повернется. — Прошу прощения, — добавил он. — Я не собирался подслушивать, но не мог не услышать последних слов еще с лестницы.

Потому что я специально оставила дверь на людскую половину дома открытой, чтобы кто-нибудь не начал трепать, будто я уединилась с молодым управляющим в его покоях.

Стрельцов демонстративно притворил дверь.

— Не стоит обсуждать подобные вещи так, что их может случайно услышать кто угодно.

Я мысленно выругалась.

— Прошу прощения, господа, но, кажется, есть неразрешимое противоречие. Вы правы, слуги — не мебель, и им не стоит знать лишнего. Но и оставаться в закрытой комнате наедине с двумя мужчинами я не могу. Моя репутация, конечно, давно погибла, однако я стараюсь ее восстановить, насколько это возможно.

— Согласен. — Исправник снова распахнул дверь. — Полагаю, Марья Алексеевна с большим удовольствием побудет дуэньей.

В самом деле. И, в отличие от Вареньки, генеральша прекрасно знает, о чем можно болтать, а когда стоит придержать язык за зубами. Может, даже и подскажет что-то.

Хорошо, что Варенька, спускаясь в омшаник, напомнила, как местный этикет отличается от привычного мне. Я помедлила у лестницы, пропуская вперед мужчин. Нелидов зашагал, не оглядываясь, Стрельцов задержался уже на первой ступени.

— Я был бы очень рад, если бы вы больше доверяли мне, Глафира Андреевна, — еле слышно сказал он.

После того, как ты дал мне понять, что я подозреваюсь не только в убийстве?

— Я тоже была бы рада знать, что мы союзники. Но это зависит от того, на чьей вы стороне.

— На стороне закона, само собой.

— Закон — что дышло, — улыбнулась я краем рта. — Не повернется ли он так, что мне придется защищаться и от него?

Стрельцов развернулся, глядя мне в глаза.

— Моя сторона — закон, который защищает. А не тот, который используют как дубину.

Нелидов оглянулся на нас и почти побежал вверх. Стрельцов продолжал смотреть на меня.

— Мне очень не хотелось бы выбирать между вами и долгом, — все так же тихо сказал исправник. — Потому что… Потому что это будет самый трудный выбор в моей жизни.

Повисло молчание, и я не осмелилась ни прервать его, ни отвести взгляд, услышав в его словах куда больше, чем прозвучало.

Или мне показалось?

— Но если и я, тот, кто должен служить закону, начнет поворачивать его как дышло — не стану ли я таким же, как те, от кого должен защищать?

Он круто развернулся и рванул вверх через ступеньку. Гнаться за ним я не стала.

Когда я выбралась наверх, оба мужчины старательно разглядывали пейзаж за окном. Да-да, один ничего не слышал, второй ничего не говорил. А я им верю.

Я постучалась в дверь комнаты Марьи Алексеевны. За стеной что-то стукнуло, а следом послышался тихий цокот и шорох.

— Да, — ответила генеральша и добавила совсем другим тоном: — Ну и куда ты полез? Боишься, хозяйка заругает?

Я заглянула внутрь.

— Вернулась, Глашенька, — просияла генеральша. — Доброе утро, граф. И вам доброе, Сергей Семенович. По какому поводу такая делегация?

Ответить она мне не дала, даже паузу не сделала, чтобы я могла хоть рот открыть.

— Полкан твой чудит. Прошмыгнул как-то ночью и шасть на кровать! Я его спихиваю, а он все одно назад и в ногах ютится. Я снова спихиваю. А он морду на край кровати положил и смотрит — ну чисто ребенок обиженный. Пришлось пустить. Так всю ночь в ногах и проспал. Утром подскочил и шмыг под кровать. Как раз перед тем, как ты в дверь постучала. Только ушла — вылез. И вот опять спрятался.

Она попыталась перевеситься через край кровати, но охнула и, выпрямившись, откинулась на подушках.

Я наклонилась. Полкан умильно посмотрел на меня. Высунул язык, часто дыша, и завилял хвостом.

— Смешно ему, — проворчала я. — Вылезать будешь?

Он завилял не только хвостом, но, кажется, и задом, однако не двинулся с места.

— Ну как хочешь. Только потом с пыльным пузом на постели не лазь.

Он застучал хвостом по полу.

Стрельцов пододвинул к кровати стул, я благодарно кивнула. Коротко рассказала генеральше о требованиях Кошкина.

— Что копии сняла — хорошо, — кивнула она. — И что от наследства теткиного нашла смелость отказаться — хвалю. Только не предъявит он эти расписки второй раз, урок усвоил. Ставлю на то, что пойдет долги твоих родителей искать да выкупать. От них не отвертишься.

— Понимаю. Поэтому, я считаю, неплохо бы узнать, кто помог Кошкину положить на стол императрицы указ об удочерении титула. На самом верху все грызутся друг с другом, и у влиятельного покровителя купца могут найтись не менее влиятельные враги. Если дать им…

— И думать не смей! — перебила меня генеральша. — Не по зубам тебе такие игры.

— Я не собираюсь сама в это соваться. Но если какой-нибудь враг покровителя Кошкина получит свидетельство темных делишек…

— «Свидетельство», — передразнила она. — Они там, — она ткнула пальцем в потолок, — шулер на шулере и шулером погоняет. Другие у трона долго не держатся. Так что