Туннель выглядел так, будто его выдолбили в камне грубо и в спешке, не слишком заботясь об удобстве. Но он определённо был творением человеческих рук — это было видно по следам зубила и редким железным кольцам, вбитым в стену под факелы. Сейчас они пустовали и ржавели, как и весь мир над нашими головами, оставленный на произвол судьбы.

Меня буквально разрывали вопросы. Я жаждала спросить, кто ещё с ним, кто спасся, знает ли он, что вообще происходит. Но он был нем, а Илены рядом не было. Спрашивать было бессмысленно: он не мог ответить словами, а сложные истории жестами не расскажешь. Я отчаянно хотела, чтобы мы могли разговаривать по‑настоящему, и с тихой болью в сердце осознала: наверняка он хотел того же.

Я не стала спрашивать, почему Самир так и не снял проклятие, мешавшее зажить языку Каела и отрасти руке Самира. Ответ был до обидного очевиден: злорадство. Сам Самир как‑то обмолвился раньше, в той жизни, что теперь казалась далёким сном, о том, что в их сделке в выигрыше остался именно он. Ему, мол, пришлось всего лишь заново учиться писать другой рукой.

Я полюбила человека, который никогда не славился ни щедростью, ни добротой. Я понимала это. Я не была наивной девчонкой. Но сейчас, шагая в темноте за мужчиной, который не мог ответить на мои вопросы иначе как короткой немой сценкой, эта истина снова обожгла меня изнутри.

Несколько раз мы упирались в развилки или перекрёстки туннелей, но Каел ни разу даже не замедлил шаг. Он шёл уверенно, словно по хорошо знакомому маршруту.

— Ты не впервые пользуешься этими ходами, да? — спросила я.

Он положительно покачал головой, подтверждая мою догадку.

— С Агной всё в порядке? — решила я задавать вопросы, на которые можно ответить простым «да» или «нет».

Каел кивнул, и я с заметным облегчением выдохнула.

— А вы теперь… пара? — не удержалась я.

Снова кивок. Я в шутку толкнула его локтем в бок, хотя попасть по нему было не так‑то просто.

— Серьёзно? Или это просто потому, что ты известный бабник? Хотя, раз тебе за это не платят, по формальным признакам это даже и не считается, — усмехнулась я.

Каел фыркнул и покачал головой, явно развеселённый моей колкостью. Потом снова кивнул, и стало понятно, что это уже ответ именно на первую часть вопроса. Он прижал ладонь к груди, к сердцу. Я еле уловила этот жест — мы шли гуськом, и его мощная фигура практически заполняла весь проход.

— Ты её любишь? — уточнила я.

Кивок.

Я почувствовала, как по лицу сама собой расползается улыбка. Это было до смешного мило. У Агны такое большое сердце, что я искренне удивлялась, как кто‑то раньше умудрялся не влюбиться в неё. Или, возможно, влюблялись, а я просто ничего об этом не знала. Я вдруг поняла, как мало вообще знаю о человеке, которого считала подругой.

— Да, с этой девочкой тебе точно надо держаться. Надеюсь, ты там ничего не запортишь, — хмыкнула я.

Каел снова издал смешок‑фырканье.

— А она? Чувствует то же самое? — спросила я уже мягче.

Он снова кивнул и провёл своей огромной ладонью по затылку, взъерошивая длинные вьющиеся волосы. Жест получился почти мальчишеский, неуклюжий. Я не удержалась и расхохоталась. Это было до невозможности мило: большой, могущественный, насчитывающий пять тысяч лет от роду, древний и нечеловеческий мужчина — и вот так смущается из‑за разговора о любви.

— Бьюсь об заклад, когда она призналась тебе, ты не стал устраивать истерику. Должно быть, это было прекрасно, — вздохнула я.

Каел оглянулся на меня и чуть склонил голову набок, явно спрашивая взглядом, что именно я имею в виду.

— Перед тем как Самир убил Гришу, он снял маску и сказал, что любит меня, — просто сказала я. — Я тогда тоже любила его, но не смогла ответить. Не знала, как. Я только что умерла и стала… ну, ты понимаешь. — Было странно рассказывать всё это именно Каелу. Но мне нужно было хотя бы попытаться ему доверять, хоть немного. А где‑то глубоко внутри этот мужчина казался мне настоящей душкой. Если он любит Агну, значит, в нём есть что‑то, с чем можно подружиться. — Тогда это казалось неправильным. Я не знала, могу ли верить его словам. Знала, что он убил Влада, но не знала, зачем и почему. Он не объяснял. Раньше это не имело значения, а потом вдруг стало важнее всего.

Я прикусила нижнюю губу, обдумывая вслух.

— Я… знаю, наверное, не должна чувствовать к нему то, что чувствую, Каел. Я понимаю, что он чудовище. Что он жестокий, злобный придурок. Я знаю, что он сделал. И чем больше узнаю о его прошлом, тем сильнее сомневаюсь в своих чувствах. Но когда я рядом с ним, когда он смотрит на меня… я ничего не могу с собой поделать. Я люблю его. И всё тут, — выдохнула я, будто призналась себе в чём‑то запретном.

Каел переложил факел из одной руки в другую, чтобы наполовину развернуться и смотреть на меня, пока я говорила. Его голова была чуть наклонена, словно он пытался осмыслить мои слова и примерить их на свой опыт. Для него это, наверняка, звучало как‑то неправдоподобно. С его точки зрения любить Самира было чем‑то из области невозможного.

— Я не сказала ему о своих чувствах до самого суда, — продолжила я, раз уж начала. — Он схватил меня сразу после. Он был в ярости, я правда думала, что он серьёзно меня ранит. Но не смог. После всего, что он тогда рассказал нам, о той бедной душе, что он создал в попытке обрести любовь… я просто должна была ему сказать. Было бы эгоистично промолчать. И когда я сказала… он сломался. Он ждал пять тысяч лет — или даже больше — чтобы услышать эти слова хоть от кого‑нибудь.

Каел хмыкнул и тяжело вздохнул. Что бы он ни хотел ответить, голос ему этого не позволял.

Я продолжила сама:

— У него… э‑э… случился припадок. Перед выбором — поверить, что его кто‑то любит, или решить, что я просто порождение его безумия, — безумие победило. Он настолько был уверен, что обречён быть один, что решил, будто