признавала перед собой, я любила так глубоко и безоговорочно.
Мы не могли знать наверняка, что именно ждёт нас в будущем. Но одно было совершенно точно и ясно: я не собиралась никуда уходить от него.
Глава 9
Самир
Любовь.
Она произнесла это слово — любовь. Всё, что было после, помнилось мне смутно, словно сквозь густой туман. Эти слова, которых я ждал всю свою жизнь, стали тем самым порогом, за которым начался хаос. Я знал, что это не был простой обморок. Безумие — болезнь коварная, подкрадывающаяся изнутри. Я очнулся на полу, лёжа на боку, а моя голова покоилась на коленях у Нины. Я раскинулся вокруг неё, словно огромный ручной кот. Моя стрекоза держала меня на коленях, как ребёнка, а её голова лежала у меня на плече. Когда я повернулся, чтобы взглянуть на неё, волнистые пряди её белокурых волос скрывали черты лица, безмятежные в своём сне.
Бедная моя дорогая. Я подверг её суровому испытанию в суде. И, как всегда, она превзошла все мои ожидания. Даже когда я загнал её в угол, вынуждая оправдать моё преступление — убийство того мальчишки, — она в ответ вонзила нож мне в рёбра, заставив сказать правду о смерти Влада. Я пришёл в ярость, я был за гранью гнева, но в то же время испытывал безмерную гордость. У этой стрекозы оказались острые жала, и она не замедлила пустить их в ход для самозащиты. Даже против меня.
Отлично.
Именно в этом и был смысл всей моей затеи с той клеткой, в которую я её поместил. Хотя держать её в качестве игрушки было бы забавно какое-то время, у меня не было ни малейшего желания сломить тот дух, что в ней жил. Я улыбнулся и приподнял руку, чтобы нежно завести прядь её волос за ухо. Эти лазурные узоры на её лице — я никогда не перестану ими восхищаться. Я поймал себя на том, что вновь, как это часто со мной бывало, разглядывал её с изумлением. Её стойкость, её страсть, её непоколебимая верность собственным моральным принципам и трезвым идеалам. Но больше всего меня поражало её сострадание.
Когда-нибудь оно станет её концом, я это знал. Нежность, наполнявшая её сердце, принесёт ей больше вреда, чем пользы, и со временем уничтожит её. Я мог лишь молить о том, чтобы этот день не наступал как можно дольше. И чтобы не моей руке было суждено его приблизить.
Она смотрела мне в глаза — вглядывалась в мои черты, чего не делал никто с тех самых пор, как Древние покинули этот мир, — и говорила, что любит меня. Как такое возможно, я не знал. Однако я не сомневался в правдивости её слов. Она не из тех, кто бросается словами на ветер. Скорее уж, она была чересчур откровенна со мной и слишком легко выдавала свои чувства.
Я знал с той самой минуты, как впервые увидел её, что она мною очарована. Уже с нашей первой встречи в моих снах я понимал: она была напугана, но при этом оказалась в моих сетях. Как же я наслаждался, терзая её, играя её желаниями и сомнениями, чтобы окончательно заманить в свои руки. Да, то, что она до сих пор бледнеет и таращит глаза в мои самые мрачные моменты, доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Я буду преследовать её, как дьявол, сидящий у неё на плече, до самого того мгновения, пока не вернусь к тем проклятым созданиям, что создали меня.
Теперь всё изменилось. С теми словами, что она произнесла, мир стал совсем иным. Раньше, если бы Нина решила уйти от меня, я бы молча принял этот удар и оплакивал её потерю в одиночестве. Но теперь я понимал, что более не смогу принять её отказ. Если бы она оттолкнула меня, если бы приказала уйти, я бы не вынес этого. Лучше уж смерть, быть пожираемый червями, чем допустить, чтобы этот день настал.
Ах, моя маленькая стрекоза… Ты и не ведаешь, что натворила.
Я позволил своим пальцам сомкнуться и коснуться её щеки, стараясь не разбудить. Моя дорогая ещё не успела перевести дух, не то что насладиться победой и освоиться в окружающем мире. С того самого момента, как на неё легли эти отметины, каждое её мгновение бодрствования проходило под натиском требований других. Включая и мои собственные. Хаос, бушевавший вокруг, сжёг бы многих в своём неистовом пламени, но она выстояла. Уставшая, да, но кто на её месте не устал бы? Факт остаётся фактом: теперь она не избавится от меня. Покуда я не умру по-настоящему, раз и навсегда. Я слышал, как её голос отзывается эхом в моём сознании: «Самир… Я люблю тебя». Слова, которых я жаждал всю свою жизнь.
Она была моей. А из этого следовало, что и я был её — в равной, а может, и в двойной степени. Она завладела моим сердцем, а я теперь и вовсе отдал ей свою душу.
Пускай все звёзды на всех мирах обратятся в пыль; я готов призвать пустоту, чтобы она поглотила их, прежде чем позволю ей уйти. Пускай само время станет моим палачом, если уж ничего другого не останется.
Кстати говоря, как долго мы пролежали здесь, на полу?
Чёртов разум, изменяющий мне. Порой мне казалось, будто я смотрю в разбитое зеркало и не могу сложить воедино то изображение, что смотрит на меня, — раздробленное, неполное. Узнаваемое, быть может. Но порой — лишь едва-едва.
Огонь в камине догорал, и я отчётливо разглядел торчавшую из золы ножку моего кресла.
Ах.
Вероятность того, что это она швырнула моё кресло в огонь, была крайне мала. Не помнил я и того, чтобы сделал это сам. Следовательно, улики указывали лишь на один вариант того, как именно я оказался на полу, прильнув к её коленям, в то время как моё любимое кресло было пожрано пеплом, а в памяти — зияющая пустота. Версия о том, что я просто безобидно бродил по комнате, была решительно отметена. — Эй, Псих. С возвращением.
Мне пришлось приложить усилия, чтобы не вздрогнуть от неожиданного голоса. Резкое движение наверняка разбудило бы мою стрекозу, а она выглядела такой безмятежной. Я бросил сердитый взгляд на маленького крылатого змея, свернувшегося на полу перед нами, со сложенными по бокам крылышками.
— Тихо, — проворчал я. Вряд ли в этом мире нашлось бы что-то менее желанное для меня, чем вступать
