Это карцер, а не курорт. В камни этого места вшиты усмиряющие руны, созданные несколько веков назад – маги тогда были так сильны, что могли переставлять местами горы. Рейвенар мог подлечиться, но не облегчить свое заточение.

Он улегся так, чтобы уткнуться лицом в пол. Почти сразу же к свету прибавился гул, который шел из-под пола, проникая под кожу. Рейвенар попытался залепить себе уши заклинанием, но предсказуемо не смог.

Морган наказывал его. И собирался это делать долго, очень долго.

Интересно, что сейчас чувствует Адемин? Возможно, ей плохо. Возможно, у нее разыгралась мигрень – неудивительно от такого сияния и гула. Что она подумает, когда узнает о том, как король наказал сына?

Возможно, обрадуется. Улыбнется и рассмеется – Рейвенар еще не видел ее улыбки и не слышал смеха.

Он перевернулся на спину, вытянулся на полу и попробовал дотронуться до серебряно-золотого потока уз, который соединял его с женой. Получилось – когда Рейвенар прикоснулся к сверкающим прядям, то ему даже дышать стало легче, словно в затхлый куб карцера ворвался свежий весенний ветер.

Отлично.

Он сумел отстраниться от карцера и безжалостного света – все вдруг соскользнуло в сторону, став неважным и ненужным. Поплыл по сверкающим нитям и вдруг ощутил прикосновение чистого воздуха к лицу.

Потому что Адемин сейчас была в парке. Кажется, она сидела на скамье – осторожно, чтобы не спугнуть девушку и не разрушить их связь, Рейвенар принялся дышать глубоко и ровно.

Он сумел сбежать из заточения – сделал то, чего не мог раньше. Сквозь закрытые глаза он наблюдал мельтешение теней: Адемин сидела под деревом, и это ветер играл с листвой и солнечными бликами.

Некоторое время Рейвенар лежал, погрузившись в полудрему – а потом мягкое спокойствие солнечного дня растаяло. Потому что Адемин вдруг поднялась со скамейки и быстрым шагом пошла куда-то вперед.

Ее наполняла тревога. По золоту и серебру их уз ползли черные нити – девушка за кого-то испугалась, и Рейвенар прекрасно понимал, что не за него. Что-то случилось там, в верхнем мире, что-то очень плохое… и если Адемин боялась, то бояться она могла…

Только за Эрика.

Рейвенар сел так резко, что связь оборвалась. У Эрика снова приступ, и некому ему помочь. Он представил брата, который лежит на земле, скорчившись и прижимая кулаки к вискам, как наяву увидел перевернутый мольберт и рассыпанные листки и кирпичики акварели, и душа содрогнулась так, словно чужие жестокие руки выворачивали ее наизнанку.

Он поднялся, бросился к тому месту, где раньше была дверь – еще одной особенностью карцера были всегда идеально ровные стены без намека на выход из заточения. Рейвенар ударил кулаком по стене, и камеру наполнил гул, словно кто-то бил и бил в колокол.

Свет сделался еще ярче. Рейвенар впечатал кулак в стену и заорал:

– Отец! Отец, открой! У Эрика приступ!

Слуги сейчас несли Эрика в его покои, лейб-медик Сфорца готовил лекарства, но все это мало поможет, если Рейвенара и его заклинаний не будет рядом. Только он умел примирить внешний мир и душу брата, только он сейчас мог помочь по-настоящему.

– Отец! Отец, ему плохо! – Рейвенар ударил плечом и зарычал от боли. Ударил снова – где-то там его брат погружался в безумие, а его не выпускали помочь!

– Отец! – Рейвенар впечатался в стену всем телом. Отчаяние было как ледяная вода, и он тонул в ней, не в силах отыскать выход.

Его прекрасно слышали. Слышали, понимали и находили особую извращенную радость в том, чтобы не выпускать.

Рейвенар сполз по стене, уткнулся лицом в колени. Самое главное сейчас – хоть немного отстраниться от этого безжалостного света.

А там…

Там он знал, что делать.

***

Когда Адемин ударило в голову, она вместе с Динграсс спешила на помощь принцу Эрику.

Эрик, который сидел на скамье у пруда, вдруг прижал кулаки к голове и соскользнул на землю, словно тяжелый куль. Подтянул ноги к груди, свернулся, словно огромный младенец в материнской утробе, и от него повеяло настолько тяжелым отчаянием и такой сокрушающей болью, что Адемин едва не задохнулась.

– Господи, помилуй, – пробормотала Динграсс. – Снова приступ!

Не слишком ли часто? Эрик был прав: при своей доброте и душевном тепле он никогда никому не станет хорошим мужем – и как сейчас Адемин сожалела об этом.

Они с фрейлиной бросились бежать – успели как раз в тот момент, когда перепуганный слуга вызвал лейб-медика Сфорца, коренастого, смуглого и без единого волоса на голове. Сфорца рухнул на колени рядом с Эриком, на ходу открывая свой саквояж, и, выхватив из него пузырек с густым коричневым содержимым, раздраженно бросил через плечо:

– Отойдите, дамы!

Адемин замерла, глядя в лицо Эрика, искаженное немыслимым страданием. Глаза закатились, полоска белка выглядывала из-под век, из уха текла ржавая струйка крови – Сфорца с усилием открыл стиснутые зубы принца и вылил ему в рот жидкость, остро пахнущую пряностями.

Только тогда Аделин наконец-то поняла, какой безжалостной болью наполнена ее голова. Она сделалась яйцом, и невидимый громадный птенец колотил клювом, пытаясь освободиться.

Если бы Динграсс не поддержала, Адемин упала бы рядом с принцем. Боль пульсировала в голове, пытаясь сложиться в гудящий рев заклинаний – тяжелых, способных раздавить.

“Выпусти, – чужая мысль была раздраженной и злой. – Выпусти! Я должен ему помочь! Я могу!”

Адемин не сразу поняла, что слышит голос Рейвенара. Слуги осторожно выпрямляли ноги Эрика, Сфорца пытался отвести кулаки от его висков, что-то ласково воркуя, но принц продолжал стонать сквозь зубы, рухнув в далекий и бесконечно жестокий мир, из которого не было выхода.

“Мое заклинание, – услышала Адемин. – Мы единая система! Открой разум, мы вдвоем сможем спасти его! Ему нужна помощь, разве ты не видишь?!”

И Адемин сама не знала, какой силой, каким чудом сумела твердо ответить:

“Нет”.

Рейвенар осекся. Где бы он ни был, такого ответа он не ожидал.

“Нет”, – повторила