Алия перестаралась с последним ударом. Она рассекла мне голову формой каблука своего ботинка; прямо за ухом. Мне наложили три шва.

— Заживет, — объявил врач. — Просто кровь, ничего серьезного. — А шрам? — спросил Бреннан.

Горький привкус поднялся к горлу. — Рано говорить, — ответил тот осторожно. — Но при правильном уходе, избегая солнца, принимая…

Я перестала слушать. Мои пальцы потянулись к швам, которые мне только что наложили. Я попыталась представить размер раны, размер меток. Будет ли он выступать? Закроет ли его ухо?

Даже если шрам не будет виден, он может стать препятствием для моего избрания. Между двумя достойными кандидатками разница может быть такой же маленькой, как крошечная метка за ухом. Мы должны были быть идентичны Лире. Должны были быть идеальны. А теперь я такой не была.

Я не могла стереть его своей магией; не могла создать копию без шрамов. В каком бы теле я ни была, мои отметины останутся.

Кто-то снова повысил голос. На этот раз спорили наши наставники. Я больше не обращала внимания. Однако фигура передо мной заставила меня поднять лицо от своих окровавленных штанов. Я встретила Алию, всё еще расстроенную, со взглядом, который я поняла слишком хорошо.

— Прости, — прошептала она, почти беззвучно.

Может быть, ей и правда было жаль; может быть, несмотря на свои амбиции, она понимала, что только что со мной сделала, чего могла стоить нам эта вспышка гнева.

Её наставница перестала смотреть на Бреннана и перевела взгляд на неё. Она славилась строгостью, и все здесь знали способы наказания, которые не вредили активам: ни следов на коже, ни сломанных костей, ни неизгладимых шрамов.

— Мне тоже, — сказала я ей, так же напуганная.

Мы смотрели друг на друга, пока наставница Алии уводила её, а меня тащил Бреннан по дороге к хижине, которую он делил со своими другими учениками. Мы шли молча.

Мы часто получали травмы, но эта была другой. Эта рана была глубокой. Мы должны были следить, чтобы любая мелкая отметина исчезала бесследно. Если же Лира получала какое-то повреждение, мы, напротив, обязаны были нанести себе такую же рану и убедиться, что она заживает так же, как у неё.

Пока нам везло: Лиру держали под защитой, в безопасности при дворе Львов. Однажды она выйдет замуж за наследника короны, за Эриса, и Моргана с Аароном хранили этот безупречный подарок в Сирии, совершенным и без изъянов.

Не всем так везло. Пять копий готовились к миссии, когда оригинал неудачно упал с лошади. Несколько недель назад двоим из них ампутировали левую руку. Трое других отказались продолжать программу и были изгнаны из Ордена.

Я не хотела даже представлять, что ждало их снаружи. Если они были умны, то постарались бы затеряться и скрыть свой дар; в противном случае кто-то обвинил бы их в колдовстве, и они умерли бы за то, что получили свою магию от древних богов.

Меня всё еще поражало, глядя на двоих оставшихся, как они продолжают приходить на испытания и стараться заслужить похвалу, зная, что через пару лет один из них заменит оригинал, а другой, проигравший, останется навсегда калекой без руки.

Я спросила себя, что выбрала бы на их месте: изгнание или жертву? Трудно сказать. Если то, чему нас учили, было правдой, вдали от Ордена мы не найдем искупления, а в Аду лишняя рука не будет иметь никакого значения. Возможно, я бы тоже осталась.

Мы остановились перед дверью.

— Ты вела себя безрассудно. Это может стоить тебе будущего. Ты понимаешь? Понимаешь, что случится, если они решат, что ты больше не подходишь для миссии?

Я много лет готовилась стать Лирой и была уже слишком взрослой, чтобы меня выбрали для другой важной миссии. Меня могли перевести на второстепенную роль, работу без значимости, заслуг и чести… Или, что еще хуже, изгнать. Возможно, мои поступки и моя метка были достаточно плохи, чтобы сделать меня бесполезной.

Мне захотелось плакать.

Бреннан грубо схватил меня за подбородок. Он был невысок, но ему пришлось наклониться, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Его глаза были карими, но холодными, лишенными того тепла, которое я иногда находила в других карих глазах. Его черты были жесткими, как и голос, как и взгляд.

— Я не потерплю такого отношения, — прошипел он. — Не от моих подопечных. Ты не можешь быть настолько глупой, чтобы ввязаться в драку, и настолько слабой, чтобы проиграть её и ползать в пыли.

Я прикусила губу. — Простите, — пробормотала я. — Ты понимаешь, что поставила на карту?

Я слабо кивнула, насколько позволили его пальцы, впившиеся в мой подбородок. — Я хочу, чтобы ты это сказала, — настоял он.

Я сглотнула, надеясь проглотить и слезы. — Я ставлю на карту свое будущее в миссии Лиры. Рискую изгнанием.

— И моей репутацией наставника, — добавил он хриплым голосом. — Это тоже на кону; но не заблуждайся, я не позволю тебе опозорить меня.

Он резко отпустил меня. Швы, всё еще свежие, отозвались вспышкой боли, как предупреждение.

— Твои слезы — симптом гнили. Ты слаба, а в моем доме нет места трусам. Заходи внутрь и приведи себя в порядок. Ты должна доказать мне, что всё еще заслуживаешь моей поддержки.

Боль свернулась змеей в моем горле. Страх размыл края сурового образа Бреннана. — Да, сэр, — ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

И повернулась.

Пара синих глаз встретила меня по ту сторону. Синих, как южное море.

Я умирала от желания увидеть эту легкую и искреннюю улыбку, хотя и всегда немного грустную, но сейчас вид моего друга, ждущего по ту сторону двери с распростертыми объятиями, готового меня обнять, заставил меня чувствовать себя только слабее.

Проходя мимо, не глядя на него, я заметила, что остальные тоже здесь. Леон сидел на своей койке, вытянув ноги и скрестив лодыжки в сапогах. Алекс, со своим ростом и недавно приобретенными мышцами, стоял рядом с ним. Он всегда был высоким парнем. Ходил долговязым и тощим, сплошные длинные конечности и мягкие мышцы, пока настоящий Алекс при дворе Львов не начал тренироваться. Теперь он был крупным парнем.

Я прошла мимо в ванную, не глядя ни на кого. — Мне нужен душ.

Повисла тишина. Я заметила, как Леон и Элиан переглянулись. — Конечно… — сказал Леон. — Весь твой.

Я заперлась внутри. Сняла одежду и посмотрела в зеркало. Рана воспалилась, была еще свежей, но увидеть её было трудно.

Глаза снова наполнились слезами, и я прикусила губу так сильно, что вскоре эта боль заглушила другую — глубокую, холодную, свернувшуюся в душе.