Андор издает удивленный возглас, и я перевожу на него взгляд, автоматически прищуриваясь. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, улыбка играет на его губах.

— Что? — резко спрашиваю я.

— Ничего, — отвечает он через мгновение, а затем снова переводит взгляд в окно.

Я делаю то же самое, хотя понимаю, что он снова пристально смотрит на меня. Наверное, мне следует относиться ко всему более безразлично. Я чувствую, как мои стены поднимаются.

Тем не менее, свежий запах воды, умбервудов и благоухающих цветов, проникающий через окна кареты, заставляет меня глубоко вдохнуть, и я чувствую, как будто что-то внутри меня растет, словно невидимые ростки пробиваются изнутри. Я не знаю, как к этому относиться.

Мы покидаем город, здания становятся все более редкими, превращаясь в дома с красными деревянными стенами, и травой, растущей на крышах, и затем сменяются большими участками плодородных полей, усеянными пушистыми длиннорогими коровами размером с лошадей и пухлыми белыми овцами, разбросанными тут и там, как капли сливок. За полями, густо усеянными пасущимися животными, за плодородными садами с рядами корявых деревьев, тянущихся друг к другу, как кланяющиеся люди, и рядами позолоченной пшеницы, нежно колышущейся на ветру, простираются покрытые лесом склоны, которые поднимаются все выше и выше, перемежаясь редкими водопадами. Я никогда раньше не видела водопадов, хотя слышала о них, и вид воды, текущей так свободно, так мощно, пробуждает что-то глубоко внутри меня.

Я не хочу быть здесь. И все же…

Я с восхищением смотрю в окно, решив, что не стоит продолжать притворяться, что все это не впечатляет меня.

Дорога становится все более ухабистой, с грязными участками, где колеса вязнут в колеях, и тогда я вспоминаю, как в последний раз ехала в карете.

Это был единственный раз, когда я ехала в карете.

Сразу после того, как моя мать отплыла в Мидланд.

Черная гвардия оттащила меня от моей тети Эллестры. Я помню, как большие металлические перчатки больно впивались в мои плечи, как тетя кричала, пытаясь удержать меня. Меня затащили в ожидающую карету, бросили внутрь и заперли дверь. Я не могла сбежать, и через окно смотрела, как корабль с моей матерью исчезает в ночи, направляясь навстречу судьбе, к ее гибели. Я смотрела, как карета уезжала из единственного места, которое считала домом, устремляясь по темной дороге в долгую ночь, которая закончилась прибытием в монастырь.

Место, где меня лишили имени.

Где меня лишили голоса.

Где я поклялась, что отомщу.

И все же я думала, что отомстила. Я думала, что, воруя драгоценные яйца, которые они так почитают, и работая на Дом Далгард, я вонзила кинжал в бок свогеров. Но это было не более, чем укол булавкой. Я едва оставила след.

— Беспокоишься о встрече с остальными Колбеками? — спрашивает меня Андор.

Я моргаю и поднимаю взгляд на него. На мгновение я забыла, где нахожусь. Кто знает, какое выражение появилось на моем лице, какую правду он пытался угадать?

— Я беспокоюсь о своей тете, — уклончиво отвечаю я. Это не ложь, но я не собираюсь рассказывать ему о печальных воспоминаниях из своего прошлого.

Он кивает и вытаскивает кулон, который был спрятан под его рубашкой, сжимает его в руке, вертит снова и снова.

Это зуб.

Зуб дракона. Должно быть, он принадлежал циклодрагу, возможно, тому же, которому принадлежал коготь.

— Мы спасем ее, вот увидишь, — говорит Андор.

— Как я могу в это поверить? — говорю я. — Благодаря Леми все в Менхейме узнают, что я здесь. Ты сам так сказал. Новость быстро разлетится. Кто-то, наверное, уже посылает ворона Далгардам, пока мы здесь разговариваем.

Леми фыркает, словно извиняясь, а затем кладет голову мне на колени. Андор продолжает вертеть зуб на цепочке.

— И, если это произойдет, также сообщат, что ты оказалась здесь против своей воли, под вооруженной охраной.

— А потом моя тетя узнает об этом и сойдет с ума. Это может убить ее. Кто знает, что она сделает? Последнее, чего я хочу, — это чтобы она отправилась на какую-то спасательную миссию.

Он на мгновение перестает вертеть зуб и задумчиво смотрит на меня. На его лице появляется какое-то мягкое выражение, похожее на тоску, но не совсем.

Я уже собираюсь спросить его, на что он так пристально смотрит, когда он снова начинает вертеть зуб, скользя им вверх и вниз по цепочке ожерелья, издавая звук, который, кажется, заполняет всю карету.

— Ворона Штайнера доставит ей сообщение, что ты в хороших руках и вы скоро увидитесь, — говорит он.

Я игнорирую совершенно неправдивое замечание о том, что я в «хороших» руках. Я прочищаю горло.

— И как, по-твоему, эта птица долетит до нее? Ты даже не знаешь, где она живет.

— Мун очень искусна в поиске людей. Она летает быстрее, чем плывет любой корабль. Она найдет твою тетю и передаст сообщение.

— А если сообщение потеряется? — говорю я, думая о голубях-посыльных, которых используют в Эсланде и которые летают в определенные районы с крошечными свитками, прикрепленными к их лапкам. Не говоря уже о трудностях, с которыми птица столкнется в подземных пещерах.

Он смотрит на меня сияющими глазами.

— Оно не может потеряться. Мун произносит сообщение.

— У тебя есть говорящая птица?

— У тебя есть исчезающий пес, — парирует он.

— Это что-то вроде попугая?

Андор пожимает плечами и продолжает вертеть зуб на цепочке.

— Что-то в этом роде.

Звук начинает раздражать меня. Я хмурюсь на него.

— О чем ты так беспокоишься?

— Я? Ни о чем.

— Ты все время теребишь свой кулон.

Он тут же опускает руку и кладет ладони на колени. Он смотрит в окно на проплывающие мимо деревья, а затем его нога начинает подпрыгивать. Теперь я начинаю нервничать.

Остальная часть пути проходит через холмистые поля и густые леса, где деревья с красной корой и стволами, толщиной с эту карету, высоко вздымают свои кроны. Андор все это время странно молчалив, если не считать его беспокойных движений. К тому времени, когда карета